особенно доверял сектантам, но иного выхода в голову мне не приходило, и я возражать не стал. – Ну что же, на этом и порешим, – сказала, вставая с кресла, Божена. – Думаю, что к вечеру этот вопрос будет улажен. Иди к своей Вареньке! Маша проводила меня в комнату, отведенную Варваре Николаевне. Я легонько ткнул дверь, и она приоткрылась. Я снова застал ее за молитвой перед кивотом с образами в золоченых окладах. Под ними тихонечко теплилась лампада. «Пресвятая Троица, помилуй нас; Господи, очисти грехи наши; Святый, помилуй и исцели немощи наши, имени твоего ради»! – читала она. Варенька прервалась на секунду и снова зашептала: «Утешитель, Душа истины, который есть везде и все наполняет, Сокровищница благ и жизни Податель…» Наконец, Варвара Николаевна меня заметила. – Я так испугалась, – вздохнула она. – Скоро все будет позади, – пообещал я ей. – А пока собирайтесь! – Куда? Божена выгоняет меня? – Нет, мы едем на Большую Садовую в первый департамент Управы благочиния к квартальному надзирателю Медведеву, – ответил я. – Зачем? – изумилась Варя. – Делать заявление о нападении. Медведев встретил меня, как всегда, деланно любезно и расшаркивался, как мог, но даже Варенька заметила ту неприязнь, которая просвечивала в каждом его слове и взгляде. Он записал все со слов Варвары Николаевны, обойдясь практически без вопросов, объяснив такое доверие к потерпевшей своим личным расположением ко мне, и пообещал нам всяческое содействие в поимке преступников. Однако я такой цели не преследовал, намереваясь разобраться с Родионом Михайловичем самостоятельно. Мне казалось, что главное – это выиграть время и не позволить Радевичу укатить за границу. Хотя мой друг Аллан Рид также был мною предупрежден письмом и в любом случае денег бы Родиону не выдал. Но оставались еще сокровища, припрятанные этим новоявленным Крезом в России. О них-то я и хотел позаботиться, обеспечив преступнику заслуженное возмездие. Каторгу я ему пророчил, сибирские рудники. До чего же насмешлива Фортуна! Я ведь уже в те дни начал свое сотрудничество с главным розенкрейцером Петербурга князем Трубецким, не подозревая, чем это обернется в дальнейшем. Да если бы и догадывался, разве бы поступил иначе? Видно, кому уж что на роду написано. Добавлю только, что общался я с ним по делу совсем иного рода, нежели изыскание наполеоновских денег! Спустя некоторое время мы вернулись домой к Божене, в ожидании которой Варя мне рассказала во всех подробностях о покушении, которое на нее было произведено. – Вы узнали человека, который хотел затащить вас в карету? – осведомился я, разглядывая настенные часы. – Он был в маске, – сказала Варя. – Так, значит, не узнали? – Я этого не говорила, – возразила она. – Вы бы не могли выражаться яснее? – попросил я ее. – Я не сомневаюсь, что этот человек – господин Радевич. – Но вы же не видели лица! – не унимался я. – Но я узнала его руки! – воскликнула Варвара Николаевна, – когда этот мерзавец сомкнул их у меня на горле. – У него удивительно холеные руки, он ухаживает за ними щепетильнее женщины. Всякий раз, когда он представал у меня перед глазами, я видела его с изящной пилочкой для ногтей, итальянской работы. – Тем не менее это еще не доказательство, – настаивал я, желая убедиться наверняка, что Радевич уже в Петербурге. – Вы могли и ошибиться. Варя обиженно пожала плечами: – А ведь раньше-то вы мне верили! – Я и сейчас вам верю, – сказал я чистую правду. – Просто желаю докопаться до истины! – Я узнала и экипаж, – упорствовала Варвара Николаевна, кутаясь в шерстяную шаль. Невзначай она заметила, что уже не мешало бы было разжечь камин. – И рысаков, – продолжала она, – и даже кучера! Родион Михайлович окликнул Евсея по имени, – добавила Варя. – Да и голос Радевича мне сразу же показался знакомым, он велел мне молчать, прошипел по-французски: «Tais toi!..» Сомнений не оставалось, Радевич уже был в Петербурге. Вздрогнула кружевная занавесь, заволновалась воздушным морем, запахло пачулей и вербеной, в приемной появилась хозяйка, Божена Феликсовна Зизевская. Выглядела она усталой, словно разговор с баронессой ее несказанно утомил. Очень редко мне доводилось встречать свою энергичную кузину в подобном состоянии. Я даже рассмотрел тонкую паутинку морщин в нежных уголках ее глаз. Она развязала ленты на шляпке, сняла ее, обнажив золотистую голову, и положила «кибитку» на консоль, а только затем поздоровалась и присела в кресло, лишь на одно мгновение сверкнув ажурным чулком, и тут же оправила визитное платье. – Баронесса Буксгевден дала добро, – наконец, сообщила она. – Я надеюсь, такое решение вопроса обошлось для вас малой кровью, – осторожно промолвил я. – Я бы не сказала, – призналась Божена Феликсовна. – Баронесса припомнила мне все старые обиды и все же решилась-таки оказать благодеяние. – Не знаю, как вас благодарить! – возликовала Варенька. – Не стоит благодарности, дитя мое, – сказала Божена и подмигнула мне так, что я сразу узнал свою прежнюю кузину. Она изъявила желание отвезти нашу Вареньку в Михайловский замок в собственном экипаже. Со спокойной душой я, наконец, все-таки вернулся домой, где Мира, дрожа от негодования, передала мне очередную записку от Кутузова.
VII
Я прошел к себе в кабинет, заперся на ключ и извлек из тайника свою бархатную тетрадь в лиловом переплете. Мне совсем недавно пришло в голову спрятать ее от посторонних глаз, так как с некоторых пор я стал слишком откровенным в своих письменных излияниях. Перья оказались плохо заточенными и скребли по тетрадному листку, отвратительно корябая дорогую бумагу. Я решил отложить свою затею и вновь развернул записку, полученною мною от Ивана Сергеевича. Кутузов сообщал, что Александр Алексеевич Коротков, советник Артиллерийского департамента будет ждать меня в министерстве завтра с десяти до одиннадцати утра, после совещания с директором. Он уведомил меня, что советник, кавалер ордена Святой Анны 2-ой степени, принимал участие в первой правительственной поисковой экспедиции, предпринятой русским командованием по горячим следам в интересующем меня районе. Что же? Это уже кое-что! Кажется, я смогу разузнать множество интереснейших деталей. Вот если бы раньше! А теперь ищи ветра в поле! Однако я строго-настрого запретил себе думать подобным образом, дабы не спугнуть своими мыслями капризную птицу удачи! Я снова убрал свой дневник в тайник за картину, сложил в стакан гусиные перья, спрятал в карман записку и отправился спать на второй этаж, затушив чадящие свечи и не за – быв, однако, при этом оставить незапертым кабинет на случай, если Иван Сергеевич вздумает снова воспользоваться моей потайной дверью. Этой ночью мне удалось отлично выспаться, рана не беспокоила, температура не поднималась. Зато как только я спустился в столовую к завтраку, меня одолели с расспросами Мира, Кинрю и даже мой дражайший Лунев. Я удивился, как они все умудрились дотерпеть до утра и не разбудить меня где-нибудь около полуночи. – Варвара Николаевна в порядке? – первым начал Кинрю. – Что там все-таки случилось? – присоединился Лунев. – Ее не ранили? – тревожилась Мира. – Все обошлось, – отвечал я, стараясь перекричать громкий хор голосов. Затем я обстоятельно рассказал им, как моя кузина Божена вышла из затруднительного положения и выискала для Вареньки самое надежное пристанище, какое только было в Петербурге возможно. Алексей засомневался: – А эти сектанты не опасны? – Опасны настолько, насколько может быть опасна столичная аристократия, – ответил я. В конце- концов, и сам я принадлежал к тайному обществу. После завтрака я все-таки отправился в министерство, обратившись с просьбой к Кинрю последить за домом Радевича. В случае чего он должен был прислать мне человека с известием. Правда на такой вариант я особенно не надеялся, но все же постарался предусмотреть и его. В кабинет к Короткову меня проводил секретарь, представив меня советнику и плотно притворив дверь за собою. Это был высокий статный человек средних лет, в безукоризненно сидевшем на нем военном мундире. – Присаживайтесь, – Коротков указал мне рукой на высокий казенный стул. Сам он стоял у стола, на котором были разложены стопками многочисленные государственные бумаги. При виде меня советник отложил в сторону какой-то отчет, кашлянул и снял очки. У него оказались теплые голубые глаза, которые представлялись темными из-за густых черных ресниц, и прямой римский нос с горбинкой. Черные волосы у висков начинала серебрить благородная седина. Я присел на стул, гадая, как же поведет себя этот высокопоставленный чиновник, и на сколько хватит влияния Ивана Сергеевича Кутузова. – Яков Андреевич, если не ошибаюсь? Я кивнул. – По делу о брошенной казне? – он снова надел очки и принялся пристально меня из-под них разглядывать. «Не очень-то приятные манеры у этого господина»! – промелькнуло у меня в голове. – Совершенно верно, – ответил я, раздумывая, когда же Александр Алексеевич рискнет прекратить допрос, который ведется им в силу военной привычки, и перейдет к делу. – Вы понимаете, что это очень щепетильный вопрос? Я согласился с этим и пришел к выводу, что не внушаю советнику особенного доверия. Он ума не мог приложить, как этому «рябчику», так обычно звали штатских военные, удастся распутать клубок, который оказался не по зубам его офицерам. Видимо, мастер позабыл посвятить его в мое гвардейское прошлое. – Хорошо, – наконец отважился Коротков и начал рассказ, очевидно заключив, что делать нечего: – Поиск сокровищ наполеоновской армии мы начали в феврале 1813 года по всевысочайшему повелению Его Императорского Величества, изложенному в предписании генерала от артиллерии графа Алексея Андреевича Аракчеева, который с декабря 1812 года находился в главной квартире русской армии при императоре Александре I, – он сделал многозначительную паузу, а затем
