внутренних дел, который по воле Его Императорского Величества с 1802 года возглавлял всю систему полицейских органов в России, введенных взамен упраздненной Тайной экспедиции. Скрывать я не стал: – Дворянина Радевича. Рябинин покосился на меня с удивлением: – Неужели вы думаете, что?.. Я оставил его вопрос без внимания, и, к моему удивлению, Сергей Арсеньевич не стал настаивать на ответе. По-моему, он начинал кое-что понимать или просто проникся ко мне доверием после Мириного сеанса. Не каждый день встречаешь человека, властвующего над миром – при этой мысли я усмехнулся, все-таки мне никогда не приходило в голову понимать предсказания индианки абсолютно буквально – а тем более осмеливаешься спрашивать его о чем-либо. Я извинился и снова оставил Сержа с Мирой наедине. Индианка была заворожена представлением, Рябинин ею. Каждому из них было не до меня, поэтому я покинул парочку со спокойной душой, вышел в коридор, обошел кругом бенуар, представляющий из себя ложи по обеим сторонам от партера, и заглянул в ложу Нелли. Она скорее почувствовала, чем услышала мое присутствие и вздрогнула, после чего медленно повернула голову в мою сторону: – Вы?! – глухо произнесла она. – К вашим услугам, – я кивнул. – Чего вы желаете в этот раз? – с вызовом спросила она. – По-моему, Яков Андреевич, мы с вами не уславливались о встрече! – Елена Николаевна озиралась по сторонам, словно боясь быть застигнутою врасплох. В этот момент дверь в ее ложу распахнулась, и в полумраке, будто черт из табакерки, возник мужчина, которого я никогда прежде не видел. Одет он был в черный двубортный фрак, закрытый до подбородка, и темные свободные брюки. Из-под борта фрака с правой стороны виднелась короткая часовая цепочка. Мужчина шагнул, и фрак оттопырился еще больше, показались золотые часы, словно напоминая о быстротечности времени. Нелли никак не ожидала увидеть этого господина, она отшатнулась в сторону, не совладав с собой и прикрыв ладонью лицо. Мне же как адепту эзотерического знания невольно подумалось, что человека с часами направила в театр сама Судьба. Впрочем, я не особенно ошибался на этот счет, вопреки тому, что колесо ее катилось совсем не по той дороге, что я ожидал в это мгновение. Господин смотрел на меня с укором пронзительными зелеными глазами, словно видел во мне врага. Я даже попытался припомнить, не навредил ли я ему чем-либо, но так ничего и не вспомнил. – Ваше имя? – воскликнул он. Не понимая еще, что происходит, я отрекомендовался: – Кольцов Яков Андреевич. Нелли дрожала всем телом и готова была вот-вот потерять сознание, только вблизи я смог рассмотреть, как резко эта женщина подурнела. Красота ее схлынула, словно береговой прибой. Я не заметил этого из ложи напротив, даже несмотря на наведенный лорнет. Неужели она и вправду больна? – Ну, наконец-то, – выдохнул незнакомец. – Теперь я знаю свой позор в лицо! – воскликнул он патетически и замахал у меня перед лицом скомканным листом бумаги. – Вы узнаете свой почерк, Яков Андреевич? Вы написали это пошлое billet doux? – Вы забываетесь, Пьер! – воскликнула Елена Прекрасная. – Этот человек здесь совершенно ни при чем, – Нелли вполне овладела собой и, кажется, готова была ринуться в бой, только я не понял еще, кого она защищала. – Позвольте, – я взял из рук Пьера любовное письмецо и поднес к глазам. – Не смейте! – прошипела Нелли и осмотрелась по сторонам. Пока скандал еще не привлек внимания зрителей, и женщина слегка успокоилась. Невзирая на пртесты Орловой, я все-таки прочел злосчастное «бильеду», как того требовали интересы дела, и заключил, что оно было написано рукою господина Радевича, в котором тот, в соответствии с моими предположениями, и условился о встрече с Нелли. В письме упоминалось, что ее «глупый муж», а им, как я догадывался, и был взбешенный Пьер, терпеть не может оперные спектакли. Однако огромного труда мне стоило не рассмеяться вслух, меня ведь приняли за Радевича, которого я так безрезультатно разыскивал. А он, похоже, и не собирался появляться в опере, а, просчитав наперед несколько ходов, ловко подстроил эту неприятную ситуацию, воспользовавшись доверием любовницы и ее легковерного мужа. Тем более что о легкомыслии Елены в петербургском свете с некоторых пор поползли отвратительные слухи. Письмо, конечно, было без подписи, но в имении Радевича я видел записи, сделанные им собственноручно в расходных книгах, показанных мне Варенькой. Я не мог утверждать наверняка, но все же авторский почерк показался мне знакомым. Со слов Лунева мне довелось узнать, что бедная Нелли, болея, звала не Якова, а Родиона, и муж об этом знал. Но ревность, судя по всему, затмила Пьеру воспаленный разум. Он выпалил: – Стреляться завтра же, – и вырвал у меня из рук компрометирующее послание. – Ждите секундантов! – Я и возразить ничего не успел, как Орлов выскочил из ложи как ошпаренный. – Ну и ну! – только и сумел я пробормотать полушепотом. – И откуда вы взялись на мою голову? – всхлипнула Нелли. Я понял, что предсказания Миры начинают сбываться, башня вот-вот была готова обрушиться! А неуловимый Радевич снова выскользнул у меня из рук вместе с сокровищами. Только дуэли мне не хватало, вот не было печали! Блистательнейшей арией итальянской актрисы на сцене Каменного театра завершился первый акт оперы Керубини, и я вернулся в собственную ложу по алому ковру партера. – Уже? – осведомилась индианка с видом пророчицы. Мне показалось, что и Рябинин начал догадываться, о чем она спрашивает. Мы вернулись домой довольно поздно, смешавшись с вереницей карет. В каретное окно я разглядывал неяркие фонари и дремавшие тихие улицы сонного Петербурга. Закралась предательская мысль: «А не мне ли выпала смерть»? Я не гнал ее прочь, заставляя себя блюсти седьмую заповедь. В конечном итоге, смерть всегда понималась мной как возрождение и освобождение из пылающего вулкана земных страстей. Смерть – это посвящение! Бессмертие человеческой души узрели масоны сквозь тьму похоронного склепа. Только, да простит мне Господь сей грех, до чего же я люблю эту самую тленную жизнь и просто так от нее отказаться не собираюсь! «И Таня ее любила»! – эхом отозвалось в моем сознании. Рябинин уехал домой, предложив мне себя в качестве секунданта, Мира ушла к себе в спальню, а я забежал в кабинет обновить свой заброшенный дневник. Иногда меня посещала мысль, что я был плохим масоном. Никогда не видать мне высших орденских степеней. Я зажег фонарик, и тьма в моей келье со сводчатым потолком рассеялась. На жестком диване дремал Кинрю, он мирно посапывал, словно ребенок. Еще никогда не доводилось мне видеть японца таким беззащитным. Впрочем, я подозревал, что впечатление это обманчиво. Не раз приходилось мне убеждаться, что кто-кто, а мой золотой дракон за себя всегда постоит, была бы только нужда! В смуглых, оливковых руках Кинрю сжимал неброский медальон в виде сердечка. Цепочка к нему, однако, выглядела золотой. Эта вещица, признаться, меня сильно заинтриговала, и я попробовал потихоньку извлечь ее из цепких пальцев Кинрю до того, как он успеет проснуться и рассказать мне, к чему привела его слежка за особняком Радевича. Но планам моим не суждено было сбыться, японец открыл глаза, как только я потянулся к нему. Мне показалось, что он и вовсе не спал, настолько сосредоточенным и колючим был его взгляд. Кинрю спрятал медальон у себя на груди, и я не осмелился его расспросить об этой вещице. – Я видел Радевича, – первым нарушил молание Кинрю. – Я сразу его узнал! Но этот гад сумел-таки от меня улизнуть! – он хлопнул себя ладонью по бедру. – Вылитый, – добавил японец. – Точно на портрете! – Почему ты не послал за мной? – спросил я разочарованно. Башня продолжала рушиться, посыпались кирпичи. – Не было времени, – Кинрю не оправдывался, а с чувством собственного достоинства детально отвечал на вопросы. – Я мчался за ним в вашей повозке, сам будучи за извозчика. Но кучер Радевича оказался искуснее, – досадливо добавил японец. – Ему словно сам дъявол помогает, – сокрушался он. – Оторвался от меня в районе Фонтанки, сдается мне, больше Радевич в Полторацком переулке не появится, – заключил Кинрю без тени сомнения. Оставалось признать, что я вновь нахожусь у разбитого корыта. Но я решил пока не задумываться о дальнейшем, все же завтра дуэль. Кто знает, чем дело обернется?! Хотя, должен сказать без ложной скромности, стрелком я всегда был что надо! Наконец я осмелился полюбопытствовать: – Чей это медальон ты прячешь у себя на груди? Не хочешь – не отвечай, – поспешно добавил я и развел руками. Кинрю помолчал немного, а потом проговорил, с нежностью: – Варенькин. Значит, мои подозрения подтвердились, попался-таки японец. Однако я сомневался, что Варвара Николаевна ответит ему взаимностью. – Как она? – спросил он с тревогой в голосе. – Вы ее не навещали в Михайловском? – Нет, – я отрицательно покачал головой. – Не навещал. Но я уверен, что с ней все будет в порядке, – заверил я его. – Положись на Божену Феликсовну. – А потом спросил: – Медальон-то тебе она подарила? Мой самурай кивнул, полез за пазуху и достал сердечко, а затем протянул его мне. Я взял в руки медальон, приоткрыл крышечку и увидел спокойное лицо Варвары Николаевны, искусно запечатленное каким-то художником. – Хороша? – спросил Кинрю. – Хороша! – согласился я. В дверь постучали, я позволил войти. Перепуганный лакей известил меня, что пришли секунданты от господина Орлова. – Господи! – взмолился я. – Это на ночь-то глядя? Кинрю удивленно поднял глаза. – Это что еще за новости? – осведомился он. Я невозмутимо ответил: – Пьер Орлов окончательно лишился рассудка.
VIII
Поединок был назначен на час следующего дня. В семь утра я послал своего человека известить Лунева и Рябинина. Где-то минут через двадцать-сорок к моему дому подъехал экипаж, и в холл буквально
