Андрей Игнатьевич поехал сюда…
Это могло звучать и так: «Видно, у вашего мужа было мало надежды выдвинуться в Москве… »
— О, Андрей энтузиаст, — без должного воодушевления сказала Нина.
— В этом году мы ждем большого урожая, — сообщил Горностаев. Он стоял перед Ниной и смотрел на нее внимательными глазами, в которых таилось некоторое подозрение. «Интересно, что еще она скажет? Из чего она сделана?» Но Нина молчала, и он пояснил: — Вот Марина Николаевна собирается защитить диссертацию, — он указал глазами на Чередниченко, — ваш приятель Орич, вероятно, тоже будет защищать. А кроме того, Улыбышев собирается сдать докторскую…
— А вы?
— Я уже устарел! — с улыбкой, в которой, однако, было сожаление, сказал Горностаев. — Когда ученое звание можно было получить без защиты, я был еще молод, а теперь уже стар.
— Но у вас столько работ! Муж говорил…
— Нет знания языка. Я когда-то учил английский, но учил его, как чеховский «сахалинец»… — Нина смотрела вопросительно. — У Чехова в сахалинских очерках рассказано об одном тамошнем жителе, который изучил английский язык в совершенстве, но произносил слова так, как они написаны. Вот и у меня такой же грех. Шекспира называю Шеакспеаре и не могу понять, что это такое.
Нина и подошедшие к ним молодые люди засмеялись.
— Ну, это не такой большой грех. Хотите, я в три месяца научу вас правильному произношению?
— Вам будет некогда, — Горностаев улыбнулся. — Это сейчас вы еще можете собирать нас, развлекать, — тут он лукаво взглянул на Андрея, и тот подумал, что Горностаев умеет видеть человека насквозь: даже такую мелочь, как несогласие между женой и мужем по поводу этой вечеринки, заметил. — А вот начнется уборочная, тут хватит работы и статистикам и вычислителям. Хорошо, если успеете сбегать на реку и искупаться. Жара у нас бывает среднеазиатская, особенно в июле, в августе.
— А муж собирается еще порыбачить!
— Ну, охотники и рыбаки люди особого склада. Они и спать не будут, да выберут часок. Но думаю, что Андрей Игнатьевич преувеличивает свои возможности.
Внезапно в саду послышались чьи-то шаги, и все посмотрели в темноту. Огоньки бакенов на реке, звезды над нею, а в пространстве между ними — огни большого города. «Удачное расположение», — подумал Андрей. Он тоже ждал: кто же еще покажется на свет? Как будто жена пригласила всех, никого не забыла.
Он удивленно привстал с кресла. На террасу всходил Улыбышев, благодушный, веселый, загорелый, а только что говорили, будто он останется в южных районах области не меньше двух недель.
— Не ожидали? — воскликнул он своим хорошо поставленным голосом и затем продекламировал: — Чуть ночь, и я у ваших ног! — Пройдя через террасу, он подошел к Нине и поцеловал ей руку. — Я думал, они скучают, браня меня, что заманил их в глухомань, а они совращают моих подчиненных! Какое общество! А где же хозяин?
Андрей подошел поздороваться. Улыбышев внимательно оглядел его.
— Молодец, молодец! Мне уже говорили, что вы начали действовать.
— Когда же успели пожаловаться?
— А современные средства связи? Я каждый вечер по телефону разговаривал с парторгом и с заместителем. Это только вы не пожелали представиться начальнику хотя бы по телефону. А за то, что привезли Нину Сергеевну, — спасибо! Это значит, — он оглядел всех, — приехали накрепко! Люблю, когда к нам приезжают всем домом, с чадами и домочадцами! Да и работа для Нины Сергеевны найдется…
— Я только что говорил, об этом, — подхватил Горностаев. — Нина Сергеевна собиралась летом хотя бы немного отдохнуть, но я предупредил ее, что во время уборочной, например, у нас отдыхать некогда…
— Предупредить можно, — засмеялся Улыбышев, — но зачем же запугивать? Не слушайте его, Нина Сергеевна, все успеете — и поработать и отдохнуть. И мои тайные пожелания, чтобы вы остались здесь надолго, уверен, — сбудутся!
— Когда же вы приехали, Борис Михайлович? — Нина постаралась перевести разговор на другую тему. Она заметила, что все наблюдают за ними. — Говорили, что вы еще долго пробудете в командировке.
— А я как раз вечером узнал, что вы устраиваете пир, и не утерпел, приехал. Знаете, величайший наш враг — скука. А я, признаться, изрядно заскучал в деревне.
Андрей не научился еще разбираться, когда Улыбышев говорит шутя, когда серьезно. Да, кажется, и никто другой в этом не разбирался. Во всяком случае, Горностаев поморщился, Нина смутилась, Марина Чередниченко насмешливо взглянула на директора. Только Орич и Велигина ничего не слышали. Как только молодые люди отошли от Веры, Орич принялся «выяснять отношения».
Они «выясняли» свои отношения ежедневно и всегда в повышенном тоне, и Андрей, взяв их под руки, отвел на террасу. Когда он вернулся, Улыбышев разговаривал о делах. Он расспрашивал Горностаева о работе подвесной дороги, о повышении удоев. Поинтересовался общим дебитом энергии, которую Чередниченко получила на своей установке за те две недели, что он отсутствовал. Но его манера расспрашивать о делах была не навязчивой, так что сохранялось впечатление общей беседы, хотя в сущности спрашивал только он, а остальные лишь отвечали.
Расспросил он и Андрея. Понравилась ли ему лаборатория, получены ли измерительные приборы, когда он может приступить к работе? И Андрей ответил и даже пожаловался на трудности знакомства с другими лабораториями. В душе он завидовал Улыбышеву: заведи он такой разговор сам, пирушка сразу превратилась бы в производственное совещание…
— А когда можно навестить вашу лабораторию? — спросил Улыбышев, и Андрей торопливо сказал:
— Милости прошу! Хоть завтра!
— Смотрите, я жестокий критик! — предупредил Улыбышев, но и это у него получилось так мило, что следовало только склонить голову, хотя покровительственные интонации, проскальзывавшие в голосе директора, несколько смущали и коробили Андрея.
Дверь из соседней комнаты широко распахнулась, и в ней появился Райчилин. Не проявив никакого удивления по поводу прибытия Улыбышева, он провозгласил:
— Кушать подано!
«Э, да они сговорились заранее!» — усмехнулся Орленов. Конечно же, Улыбышев не хотел затруднять своих новых сотрудников — не так-то просто приглашать начальника! — он просто пришел невзначай, вернувшись из командировки.
С искренним изумлением Орленов увидел, что несоединимое соединяется. Марина Чередниченко беседовала с Ниной, Орич подсел к Горностаеву, Райчилин и Вера заговорили о каких-то улучшениях в тепличном хозяйстве, а сам Андрей оказался в кругу молодых сотрудников, искренне интересовавшихся его прибором. И над всем этим разноголосым шумом, похожим на шум хорошо заработавшей швейной мастерской, царили мягкий голос Улыбышева и милое сияние, исходившее от Нины. Наконец-то она чувствовала себя настоящей хозяйкой. Пирушка пошла по нормальному пути!
Уже Орич собирался выпить на брудершафт с Горностаевым, а тот пытался урезонить его; Шурочка Муратова, маленький котенок, наряженный в цветастое шёлковое платье, требовала музыки и следила обожающими глазами за Ниной, видимо пытаясь поставить себя на место хозяйки и запомнить образец, чтобы когда-нибудь самой повторить все это; рыболовы сговаривались под выходной отправиться за лещами; охотники хвастали кто ружьем, кто собакой, — одним словом, все пошло на лад. И Андрей понял: они приняты в сообщество работников филиала. Только одно смущало его: без вмешательства Улыбышева они с женой вряд ли добились бы этого так просто.
Райчилин включил радиолу. Нина и Улыбышев переглянулись и одновременно поднялись навстречу друг другу. Вслед за ними поднялись и другие пары. Но Андрей видел только жену и Улыбышева. Они танцевали свободно, легко. Улыбышев разговаривал, Нина смеялась одними глазами. Временами их заслоняли другие пары, но Андрею казалось, что все, что здесь происходит, происходит только для них. Для них играет музыка, для них это шумное веселье, как фон, созданный художником, чтобы лучше выделить героев. Это ощущение, внезапно возникнув, больше не уходило.
И когда с Ниной танцевали другие, когда сам Андрей танцевал с ней и с другими, ему все казалось, что
