насекомых-вредителей. Электрический маяк в саду притягивает насекомых на свет. Они слетаются массами и попадают в воздушный поток, создаваемый вентилятором всасывающего действия. Под вентилятором находится коллектор — простой мешок. В него насекомые и попадают. Судя по цифрам, за ночь в ловушку попадало один-два килограмма насекомых, что в переводе на особи составляет миллионы крылатых тварей.
— А какой вопрос вызывают ловушки? — живо спросил Улыбышев.
Андрей понял, что он все-таки боится, как бы докладчик не выскочил из-под его власти и не пустился критиковать работу филиала.
— Вопросов несколько. Например, как добиться отбора насекомых? Ведь вместе с вредителями в нее, очевидно, попадают и полезные насекомые? Или такой вопрос: ловушка действует только ночью, а как быть с дневными вредителями? А каков радиус действия светоловушки? Я понимаю, лов рыбы на свет, например, всегда и во всех условиях достигает своей цели, рыба не делится на вредную и полезную, она делится на съедобную и несъедобную. И можно при разборе рыбы перед разделкой отобрать несъедобных рыб и сбросить случайно попавшую молодь ценных рыб обратно в море. А как вы разберете полезное и вредное в содержимом мешка?
— Ну, они проводили опыты с окрашиванием насекомых радиевыми красками, — недовольным голосом сказал Улыбышев.
— О чем вы спорите? — перебила Нина. — Мне эти ловушки ужасно понравились! Я смотрела, как при рентгеновском облучении эти подкрашенные насекомые светятся. Шура Муратова рассказывала, что одной ловушки достаточно для пяти гектаров сада, Чудная картина, когда эти меченые насекомые проходят перед экраном!
— Увы, речь идет не об эстетическом эффекте, а о практическом, — вздохнул Улыбышев.
— Ну, Андрей, если уж тебе так хочется переспорить Бориса Михайловича, так, пожалуйста, выбрось эти ловушки из своей лекции!
— Протестую! — наигранно-трагическим голосом сказал Улыбышев. — Этак он выбросит трактор, электрификацию животноводства, электрификацию растениеводства и прочтет лекцию о токах высокой частоты да о ловле рыбы при помощи света! — Он засмеялся. — Я предлагаю другой выход: рассказать о светоловушках без выводов, просто как об одной из новинок.
— Правильно! — поддержала Нина.
— Сдаюсь! — Андрей поднял руки. — Ну что же, поехали?
Улыбышев шумно поднялся. Нина пошла переменить платье. Ожидая ее, мужчины вышли на террасу и закурили. Табачный дым не заглушал запаха садовых цветов и лип. Андрей подумал о том, как внутреннее беспокойство мешает людям ценить природу. Казалось бы, что нужно ему? Работа интересна, природа богата, а ему кажется, что день тускл, а сад представляет из себя род казармы, куда согнали молоденькие деревца и поставили по ранжиру вопреки природе.
Улыбышев глядел на сад по-иному, с удовольствием. Однако и он не был спокоен. И это сказалось в его словах:
— Я думаю, Андрей Игнатьевич, критический разбор нашей работы мы проделаем у себя на Ученом совете, а в обзоре вы просто расскажете о работах, которыми филиал занимается… Критика, знаете ли, легка, а искусство трудно…
В голосе его опять звучала некоторая искательность. Андрей не стал протестовать.
Вышла Нина. На ней был строгий костюм. И лицо ее, в полном соответствии с костюмом, приобрело важное выражение. Андрей улыбнулся, представив, как она будет гордиться, если он найдет удачные слова, и как заволнуется, едва он собьется, Ему стало спокойнее. Он с признательностью посмотрел на нее и тихонько погладил руку.
Когда они подошли к машине, из соседнего дома показалась Марина Чередниченко. На ней было луково-зеленое платье из плотной материи с путаным узором, падавшее прямыми складками почти до земли. Этот цвет необыкновенно шел к ее глазам и пышной короне волос.
— А я вас ищу! — обратилась она к Улыбышеву, здороваясь со всеми свободным жестом. — Надеюсь, вы захватите меня? Очень интересно послушать Орленова. Но какой характер! — продолжила она, обращаясь к Нине и Улыбышеву: — Прыгает, как тигр, прямо в середину загона. А вдруг мы все обидимся и растерзаем вас? — она повернулась к Андрею.
Казалось, что ее красота шла впереди нее, освобождая ей дорогу. Орленов впервые подумал о том, что эта вызывающая и в то же время холодная прелесть опасна для нее самой. Ну кто рискнет заговорить с ней о любви? Каждому покажется, что он слишком мелок для ее величия. Он усмехнулся своей мысли.
Улыбышев и Марина сели впереди.
Город медленно расступался перед машиной, но сейчас он был для Орленовых интереснее, так как они сами стали местными жителями.
Этот старый русский город являл собой смешение различных эпох. Как геологи судят по разрезу земного пласта о возрасте и происхождении пород, из которых пласт сложен, так историк может по открывающейся перед ним панораме города проследить последовательность его развития и раскрыть его прошлое. Ни Орленов, ни Нина не были историками, но и они почувствовали тяжелую поступь веков, оставивших свои следы в архитектуре Верхнереченска. Даже Улыбышев, которому, казалось бы, город давно стал привычен, не удержался от сентенции:
— Кто-то сказал, что архитектура — это окаменевшая музыка! Вы не находите?
— Я бы скорее назвал ее окаменевшей историей, — ответил Орленов. Он до сих пор не мог привыкнуть к манере Улыбышева выражать свое отношение к событиям и явлениям с помощью чужих слов. А раздражающая красивость улыбышевских афоризмов невольно влекла в ответ такие же манерные фразы.
Город начинался когда-то на горе, которую легко было отстоять от нападения врага. Он начинался с крепости — древнего кремля, стены которого ныне уже обветшали, но все еще казались грозными. Позднее, когда набеги прекратились, именитые люди вывели свои хоромы из-за стен, но все еще опирались на них, как будто боялись пространства и населявших это пространство простых людей. Еще позже, вероятно уже в XVII—XVIII веках, от боярских дворцов во все стороны разбежались цеховые слободы: гончаров, кузнецов, кожевников… От них остались названия улиц, а сами слободы давно уже были перестроены. Но в XIX веке город стал превращаться из административного центра в торгово-промышленный, и купцы, захватившие его, потянулись к реке. Вся набережная была застроена лабазами, лавками, фабриками, а чуть выше, чтобы хозяйский глаз мог наблюдать зорче, стояли каменные, похожие на монастыри, подворья купеческих семейств. И над всем этим старым городом, возвышаясь со всех сторон, поднимались новые дома. Постепенно смыкаясь, они создавали единый ансамбль современного, социалистического города, возникающего на месте старого, сословного.
Улыбышев показывал Орленовым достопримечательности города. Он провез их мимо театра, в котором они еще не были, показал новый кинотеатр, ресторан, завод, где собирались выпустить первые экземпляры его трактора. Его больше привлекали новые здания, на старину он смотрел равнодушно. Потом, взглянув на часы, погнал машину быстрее — было без четверти шесть.
Выставка новой электротехники для сельского хозяйства была организована в нескольких залах Дома партийного просвещения.
Конечно, Улыбышев был прав, трактор туда не затащишь, но почти все лаборатории нашли чем похвалиться перед зрителями. Были тут и светоловушки для насекомых, и высокочастотные установки для уничтожения сорняков во время пахоты, были и макеты таких громоздких механизмов, как ветроэлектростанция, электрифицированная животноводческая ферма, — все то, что Орленову было уже знакомо.
Возле каждого стенда дежурили сотрудники лабораторий, там и тут слышались дотошные расспросы: это приглашенные на выставку председатели колхозов и колхозные электрификаторы — новая профессия в деревне! — допытывались, как устроен тот или другой механизм. Но большинство посетителей здесь не задерживалось — спешило в зрительный зал, где должен был состояться обзорный доклад. И Орленов вдруг понял, как много ждут от него посетители выставки. Улыбышев, шедший рядом с ним по залу, со значением пожал ему руку, шепнул: «Ни пуха ни пера!» — и легонько подтолкнул к дверям зала. Ему тоже хотелось,
