чтобы доклад оказался удачным.
Орленов рассмотрел зал только с эстрады.
В первом ряду сидел Далматов. Улыбышев и Нина заняли места во втором ряду. Марина отделилась от них. Ее зеленое платье он отыскал только в середине своего выступления. Она сидела одна на полутемных хорах зала, опершись локтями на барьер и опустив подбородок на скрещенные кисти рук. Потом он часто взглядывал на нее, но она ни разу не переменила позы. Это могло быть и от заинтересованности лекцией и от полного безразличия к его словам. И ему захотелось, чтобы доклад ей понравился.
Большую часть времени, как это и было задумано, Орленов отдал электрическому трактору. Свои слова он иллюстрировал схемами, диаграммами, фотографиями. Он чувствовал, что слушатели взволновались новыми перспективами техники в земледелии не меньше, чем он сам, когда стал свидетелем работы трактора. Далматов даже приподнялся, разглядывая иллюстративный материал. Орленов рассказывал точно, скупо, но столько поэзии и умных догадок было в самой работе ученых, о которой он говорил, что между ним и слушателями сразу возник невидимый и необъяснимый контакт, заставляющий настроиться дружелюбно. Постепенно речь его усиливалась, неожиданные сравнения и меткие слова вызывали в зале живую реакцию, и он понял, что доклад удался.
Отвечая на записки, Орленов увидел среди них такую: «Хотел бы поконсультироваться с вами. Инженер Пустошка. Я подойду к вам после окончания лекции».
По тону, в каком была составлена эта записка, Андрей понял, что автор ее не из тех праздных любопытных, которые надоедают лектору своими замечаниями и советами, если лекция им понравилась, и спешат высказать оскорбительное сожаление, если она не удалась. То, как незнакомец подчеркнул свою деловую профессию, тот уважительный тон, в котором он испрашивал консультацию у ученого, — все это ему понравилось. И, прочитав ее, он окинул глазами зал, словно надеялся вот так сразу узнать того, кто ищет встречи с ним, как если бы Пустошка мог подать некий масонский знак или должен был глядеть с особой искательностью. Среди полутораста обращенных к нему лиц он, конечно, не угадал, кто из них незнакомый инженер, и поторопился закончить ответы.
Одобрительно аплодируя, слушатели двинулись к выходу. Андрей замешкался, собирая свои материалы, чтобы неизвестный успел подойти. В то же время он следил искоса за Ниной. Нина встала вместе с Улыбышевым, но тот что-то сказал ей, и она остановилась, ища глазами Чередниченко. Улыбышев тем временем выскользнул из междурядья кресел и подошел к Далматову, Они остановились, разговаривая так, словно заранее условились об этой встрече.
— Простите, что беспокою вас, товарищ Орленов! — сказал снизу чей-то мягкий голос.
Пустошка оказался довольно пожилым человеком, толстеньким коротышкой, в светло-сером костюме в крупную клетку, который и не молодил его и как бы укорачивал его фигурку. Лицо утомленного гипертоника было еще утяжелено вторым изданием массивного подбородка, нависавшего на твердый накрахмаленный воротничок. «Как можно в такую жару носить твердые воротнички!» — с сожалением подумал Орленов, но понял, что инженер надел все самое лучшее из уважения к ученым и их сложному труду. Это было понятно по тому, как неловко чувствовал себя инженер в своем пестром одеянии.
Голос Пустошки был таким же, как и его записка, искательно-робким. Инженер опустил глаза и просительно сказал:
— Может быть, присядем? Я задержу вас только на минуточку…
Орленов с чувством некоторого разочарования спрыгнул с эстрады вниз и пожал мягкую, как бы ватную, без мускулов, руку инженера.
Любовь к уменьшительным была, как видно, в натуре Пустошки. Во всяком случае он широко применял их в разговоре.
— В том проектике, который вы нам показывали, товарищ Орленов, есть, мне думается, одна неувязочка… — Андрей показывал несколько проектов машин и приборов и, конечно, не мог сообразить, какой из них не понравился инженеру. — Я имею в виду проектик вашего трактора, — уточнил Пустошка, заметив недоумение на лице Орленова. Хорошо, что он не назвал детище Улыбышева тракторочком! — Понимаете, конструкция эта слишком усложнена и, я бы сказал, плохо вписывается в нашу технику, да и вес не соответствует мощности.
Услышав это, Андрей заинтересовался. Он мог предположить в своем собеседнике самые разные качества, но все они должны были соседствовать с робостью. А то, что сказал Пустошка, было нападением, которое следовало отразить.
Между тем Пустошка продолжал с тем же робким выражением лица:
— Ну зачем, скажите вы, делать трактор такого размера? Моторчик можно было совершенно спокойненько опустить ниже, тогда передняя часть машины стала бы нормальной. Барабан для кабеля лимитировать в этом не может. Например, если мы уберем с трактора «ХТЗ» баки для горючего, там вполне хватит местечка для барабана. А мотор? Ведь мотор можно поставить и сильнее! Вы не находите?
Пока Андрей находил лишь, что Пустошка удивительно навязчив и надоедлив. Если бы Андрей мог, он просто отмахнулся бы от этого критика, но в том-то и дело, что робкое лицо просителя совсем не вязалось с его словами. От них отмахнуться Орленову было невозможно. Следовало что-то объяснить Пустошке, как взрослый человек объясняет ребенку, хотя тот и надоедает своими приставаниями.
— В конце концов — это дело конструктора! — сказал Андрей.
Инженер закивал, показывая плешь, похожую на большой старинный пятак. Как видно, он ходил обычно без шляпы, может быть забывая ее где попало…
— Вот-вот, — согласился инженер, — все так и говорят. А об интересах производства не думают…
— Что вы хотите этим сказать? — нахмурясь, спросил Орленов. «С Пустошкой, кажется, лучше всего говорить строго, — подумал он, — инженер, наверно, не умеет спорить и сразу отстанет». — На заводе, где будут строить трактор, есть конструкторское бюро, инженеры, например вы. Вот вы и подумайте об интересах производства!
Однако Пустошка не собирался сдаваться. Он по-прежнему благодушно и робко улыбался, лицо его выражало внимание, но в словах было непонятное упорство и какая-то сила…
— Вот и вы не хотите понять. А я думал, вы — человек новый, поймете! — с сожалением сказал он. — Ведь вся эта конструкция — сплошной разврат!
— Что?! — изумился Андрей.
— Разврат мысли, вот что! — тихо подтвердил Пустошка.
И в эту минуту он неожиданно изменился. Куда девались улыбочки, уменьшительные словечки. В глазах инженера появились негодование, гнев, страсть. Андрей, не пытаясь скрыть свое изумление, тоже тихо и сбивчиво сказал:
— К сожалению, мне трудно согласиться с вами. Я видел трактор в действии. Это замечательное сооружение! Одних ругательных эпитетов для уничтожения машины, по-моему, явно недостаточно. Нужны какие-то другие доводы… И вообще…
— Доводы у меня есть! — твердо сказал Пустошка. И затем, совсем иным тоном, словно увянув и сделавшись опять как бы меньше ростом, добавил: — Только их никто слушать не желает. Этот Улыбышев всех загипнотизировал, а иных просто подкупил…
— Тэ-эк-с! — для Орленова стало ясно, что перед ним изобретатель-неудачник, которых он не любил. И неудачник обозленный, не брезгающий даже клеветой на преуспевающего. Андрею стало скучно и противно.
Лицо Пустошки омрачилось, потом в глазах его появилось снова просительное, но не трогавшее больше Андрея выражение, и он сказал:
— Вы бы, товарищ Орленов, приехали к нам на завод, посмотрели, как строится там трактор, побеседовали бы с производственниками… — голос инженера все падал, и конец его фразы совсем потерялся в шуме толпы.
Андрей промолчал.
Пустошка еще раз робко взглянул на него и, пробормотав:
— Ну, извините, товарищ Орленов… — отошел и потерялся в толпе посетителей выставки.
— Кто это такой? — спросила Нина, подходя к Орленову.
— Некий инженер… Пустошка, — нехотя ответил Андрей. Ему захотелось забыть и смешную фамилию
