– Ага, как же! Дожидайтеся.
Скривился, но допил, поспешно занюхал сырком и, спрятав пустую бутылку в сумку, махнул рукой:
– Ну-ка, парни, прошвырнитесь по пляжу. Может, кто-нибудь портретик закажет? Копеек на пятьдесят. Там, я видел, компашка подходящая, ну, те мужики с бабами…
– А сам-то что, не пойдешь?
– А я пока все тут приготовлю. Карандаши, краски… Зря, что ли, тащил? Ну, идите, идите, бездельники, чего вылупились?
– Занятный ты парень, Митяй. – Оба гопника переглянулись и расхохотались. – Ладно уж, поищем тебе клиентов.
– Ага, мне… Нам! Смотрите, на участкового не нарвитесь, деятели.
Проводив взглядом ушедших приятелей, Митяй проворно вытащил из сумки листы бумаги, карандаши, кисточки, палитру красок и небольшую дощечку вместо мольберта.
– Это, Максим, кадрирующая рамка, – негромко прокомментировал инженер. – Когда фотографии печатаешь, ее под увеличитель подкладываешь и устанавливаешь размер. Удобно, и бумага в трубочку не сворачивается.
– Эй, мужички, ваша очередь!
Прикрывая рукою голую грудь, – ага, и куда только делось стеснение? – Олеся вылезла наконец из воды и теперь шла к кострищу.
На носу ее сверкали синие солнечные очки.
– На берегу нашла, – похвасталась девушка. – Наверное, потерял кто-то. Ну, как они мне, идут?
– Полный отпад! – Макс шутливо показал большой палец. – Ладно, мы сейчас быстро. Окунемся только – и сразу назад.
– Кофту там мою подберите, а то я забыла как-то.
– Хорошо, подберем.
Миша сделал уже несколько шагов вслед за Петровичем, как вдруг…
– Девушка!!! – восхищенно произнес притихший на время Митяй. – А вы… вы всегда так вот, сама с собой, разговариваете?
– Ой! – Олеся испуганно оглянулась, но, увидев перед собой мальчишку, облегченно перевела дух. – Привет. Ты кто такой?
– Я? Митя… Я картины рисую… Хотите, вас изображу?
– За полтинник? – вспомнив автобусные разговоры, улыбнулась Олеся.
Парнишка вдруг засмущался:
– Что вы! Вас я просто так изображу… вы красивая. Вот, становитесь сюда, пожалуйста…. Или лягте, пока мои друзья не пришли.
– А что, друзья твои помешают?
– Конечно! Будут тут пялиться.
Очки!
Тихомирова вмиг осенило. Ну конечно – очки. Они ведь – предмет здешнего мира. А парень – художник и видит… видит. Интересно, а как его дружки? Увидят сейчас Олеську или…
– Никогда еще не позировала художникам. – Девушка лукаво посмотрела на Макса. – Ну что ж, так и быть! Эй, маэстро, куда мне встать?
– А… вон сюда, к дереву. Или, если хотите, можете на траву сесть.
Мальчишка деловито пристроил на коленках рамку, приладил листок и поднял глаза:
– Ой!
Вот то-то, что ой – Олеся теперь ничего уже не прикрывала, а грудь у нее была – ну, не такая уж и большая, конечно, но весьма аппетиная…
Максим даже засмеялся:
– А не слишком ты мальчика-то смущаешь?
– Не слишком. Ты только на него посмотри!
Юный художник не тратил времени даром, делая быстрые наброски карандашом, если честно, здорово у него получалось, Тихомиров даже не ожидал.
Усмехнулся, махнул рукой:
– Ладно, рисуйтесь. А я пока окунусь.
Он отсутствовал, наверное, минут пять, вряд ли больше, но, когда выбрался на берег, этюд уже был готов.
– Вот, пожалуйста, возьмите. – Подросток взволнованно протянул рисунок. – На память…
– Ой, здорово как! – Олеся восхищенно вскинула брови. – Да ты, парень, талант! Ренуар обзавидуется.
Митяй смущенно опустил ресницы:
– Скажете тоже – Ренуар… А можно… Можно я вас еще один раз нарисую? Для себя уже, просто так…
– Конечно, рисуй. – Девушка великодушно махнула рукой. – Только я уж теперь посижу – стоять устала.
– Вижу, вам не дает покоя карьера модели, мадемуазель. – Тихомиров уселся рядом и скосил глаза. – А рисунок действительно очень неплох. В таком, я бы сказал, импрессионистском стиле…
– Я же говорю – Ренуар!
– Я, когда маленький был, в городе жил и в художественной школе учился, – шмыгнув носом, пояснил художник.
– Когда маленький был? – Олеся расхохоталась. – А сейчас-то тебе который годок?
– Пятнадцатый. – Митяй послюнявил кисточку. – Руку так вот за голову заложите, ага… Да вы не бойтесь, я быстро рисую.
– Я уже заметила…
– Знаете, не верится просто, что вот так… Вообще-то меня учителя в художке не хвалили. Говорили, что надо тщательнее работать над деталями, а не как я – увидел момент, схватил…
– Ренуара с Моне тоже этим же упрекали, – развалившись рядом, усмехнулся в кулак Макс. Вообще, его эта ситуация забавляла.
Мальчишка поднял глаза:
– А вам нравится Ренуар?
– Нравится, – с улыбкой кивнула Олеся. – Он, как и ты, рисовал… мгновения…
– А я про импрессионизм мало знаю, – посетовал живописец. – Нет, ну, слышал, конечно, но даже в Эрмитаже не был, не говоря уж о Москве.
– Так съездишь еще – какие твои годы?
– Вы еще про барбизонскую школу поговорите, – уже не сдерживая смеха, посоветовал Максим. – О проблеме света и тени в творчестве Камиля Коро.
Олеся фыркнула:
– Макс! А ты откуда про барбизонцев знаешь?
– Ну, ты даешь, ма шери! Я ж все-таки в русско-французском обществе был… Ой! Дай-ка сюда очочки… ну те, что в руках вертишь… Хотя нет, лучше положи-ка их во-он на тот камень… Ага!
Тихомиров первый услыхал голоса возвращавшихся приятелей живописца и поспешил принять меры. Так, на всякий случай.
– Эй, Митяй! Мы те заказы нашли. На рубль с полтиной! Только тетки сюда не пойдут, сам к ним двигай, да побыстрее, пока не раздумали… Чего это ты тут намалевал уже? Ого!!! Ни фига ж себе! Ты только глянь, Серый!
– Митяй, а кто это, а? Ты что, сам… вот так…
– Нет. – Юный художник задумчиво покачал головой. – Она мне позировала, вот здесь, только что.
– Кто позировал-то?
– Девушка, красивая, как солнце, как тысячи солнц!
Тихомиров даже головой покачал, испытав некоторую долю зависти: ну надо же такое придумать – как тысячи солнц. А Олеся довольно улыбнулась и показала Максу язык.
