вот-вот случится какая-нибудь пакость. Внешне Хаим выглядел достаточно спокойно, он шутил, смеялся, чокался с гостями, выкрикивал «мазл-тов» и «лехайм», однако постоянно оставался начеку. Больше всего Хаим боялся появления Сарры. Он даже не знал, что следует предпринять, если подобное произойдет. Треснуть ее по башке? Но на виду у всех подобное невозможно. Если приказать кому-нибудь из подручных мордоворотов в случае появления схватить Сарру в охапку и уволочь прочь? Опять же возникнет скандал. Остается только надеяться, что эта полоумная не явится сюда со своими проклятиями.
Однако, против ожиданий, свадьба проходила вполне благопристойно. И когда молодые удалились в опочивальню, у Хаима отлегло от сердца. Слава создателю, все прошло наилучшим образом. Однако, как оказалось, радоваться было рано.
Уже совсем стемнело, часть гостей отправилась по домам, остальные, самые стойкие, продолжали гулять, хотя и несколько подустали. Скрипачи закончили пиликать, уселись за столы и ускоренными темпами постарались наверстать упущенное. Звенели стаканы, ножи и вилки звякали о посуду, музыканты негромко переговаривались гортанными голосами, и этот легкий, невнятный гул казался частью наступившей наконец тишины. Над засыпающим городком всплыла полная луна. Ее огромный мутный диск осветил дощатые крыши убогих домов, плохо вымощенные узенькие улочки, бредущие по ним редкие, плохо одетые парочки… Бушевала майская ночь, воздух был пронизан дивными ароматами наступающего лета, чувственностью и запахами помойки. Каждый из этих флюидов существовал как бы отдельно, не перемешиваясь, но и не доминируя над остальными. Высокое шло бок о бок с низменным. Ведь в каждом счастье изначально заложена горькая капля саморазрушения.
И вдруг ночную идиллию разорвал ужасающий вопль. Хаим, доселе пребывавший в глубокой задумчивости, вскочил, словно подброшенный незримой пружиной. Он мгновенно узнал этот голос. Так страшно вопила его кровиночка, его обожаемая Ентеле. Этот дикий крик мог означать только одно – дочурку подвергают дикому насилию, а возможно, и убивают. В чем дело? Неужели потеря девственности вызвала столь бурную реакцию. Нет! Не может быть! Неужели мать не объяснила дочери, как нужно вести себя в подобную минуту? Да быть такого не может?! – все эти мысли метались в голове Хаима.
На остававшихся за столами гостей вопль также произвел сильное впечатление. У кого-то изо рта выпал недожеванный кусок, кто-то поперхнулся рюмкой пейсаховки. На некоторое время воцарилось напряженное молчание, но вскоре раздались понимающие смешки, зазвучали игривые реплики… Самый молодой из музыкантов, в восторге от происходящего, схватил свою скрипку и заиграл «Свадебный марш» Мендельсона.
Однако через несколько минут вопль повторился. На этот раз он звучал еще страшнее. Хаим вскочил, вырвал инструмент у придурковатого скрипача, швырнул его наземь, затем бросился в свадебный чертог.
Вначале, при едва различимом мерцании керосиновой лампы, он ничего не смог разобрать. Хаим подкрутил фитиль… На просторной постели (собственно, это была Хаимова с Хавой супружеская кровать, предоставленная на время молодым) в самом углу у стены, сжавшись, сидело растрепанное существо в сползшей с плеч кружевной рубашке. Хаим в первый момент не узнал собственное дитя. Глаза у существа были настолько огромны, что, казалось, занимали пол-лица. На другой половине постели неподвижно лежал абсолютно голый человек с закрытыми глазами и как будто спал.
Следом за Хаимом в комнату вбежала его дородная супруга с лампой в руке. Из-за ее спины на происходящее глазели любопытствующие гости.
– Закрой дверь, дура! – скомандовал Хаим жене. Вот и долгожданный скандал, со злостью подумал он. Теперь сплетня со скоростью телеграфа пойдет гулять по городу. – Что случилось, Ентеле? – спросил Хаим у дочери совсем иным тоном. – Почему ты так страшно кричишь? Соловей сделал тебе больно? Нужно немного потерпеть… Ты уже большая девочка.
– Папеле, мамеле, – закричала невеста, – это не он!
– Что значит не он? Как тебя понимать?
– Не он это! Не муж мой, Николай Иванович Соловей!
Услышав подобные речи, Хаим решил, что дочь сошла с ума. Когда-то он слышал нечто подобное. Некая девица была настолько невинна и наивна, что в первую брачную ночь решила, будто муж, которого она в день свадьбы увидела первый раз в жизни, хочет убить ее, и свихнулась. Но Ента, Ента… Ведь она жила не в сахарном дворце. Неужели она настолько глупа?
В этот момент в комнату ворвался Наумчик. Он был полуодет и всклокочен. Похоже, только что отлепился от какой-нибудь сдобной партнерши по танцам.
– Что тут происходит?! – завопил он с порога. – Что за крики, что за шум?! Из-за пары капель крови столько воплей.
– Тише, Наум! – одернул его отец. – Выбирай выражения, ты не в казарме! Объясни нам, Ента, что случилось? – ласково попросил он дочь. И та сквозь слезы, запинаясь, стала рассказывать. А случилось вот что.
Ента, конечно же, никакая не дура, об интимных отношениях между мужчинами и женщинами была наслышана. К тому же перед свадьбой родная мамаша прочитала ей краткую лекцию на эту тему. Лекция сопровождалась ужимками, хихиканьем и недомолвками и сводилась к главному: что бы муж ни потребовал, нужно смириться и терпеливо выполнять его желания. «По первости тебе может быть даже как бы противно или, того хуже, смешно, – заключила краткое введение в сексологию опытная Хава, – но очень скоро понравится». Ента и страшилась, и с нетерпением ждала дальнейшего. И вот свершилось! Муж вел себя очень деликатно, не торопил, не срывал в нетерпении одежд, тем более не рвал их якобы в порыве страсти. Вначале действительно как бы неприятно и даже больно, но Ента, помня советы мамеле, не проронила ни звука. Страшное наступило, когда все кончилось, когда муж открыл рот…
– И что же он такого сказал? Чего ты вопила, как недорезанная? – допытывался Хаим.
– Он заговорил словами из Песни Песней, – сообщила Ента. – Будто он – Соломон, а я – Суламифь. Ну, там «…мед каплет из губ твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим…»
– Очень мило, – заметил Хаим, – зятек-то, оказывается, культурный человек. Знает наши обычаи, хотя и русский.
– Да нет, папа, – досадливо произнесла Ента, – это вовсе не мой муж. И в постели со мной был вовсе не мой муж, то есть муж, конечно, но не совсем…
– Ничего не понимаю! – заорал Хаим. – Муж, не муж… А кто же? Объясни толком.
– Это Моисей Горовиц, – после некоторой паузы сообщила Ента.
– Что?! – в один голос воскликнули члены семейства Беркович.
– Да, – сказала Ента. – Точно он. Моисей. И говорит по-нашему. И голос его.
– Как это может быть?! – возопил Хаим. – Моисей Горовиц сегодня умер. Сам похоронил. Вот этими руками. – Он поднес лампу к лицу лежащего. Никаких сомнений – перед ним был Соловей. – Она точно сошла с ума, – решил Хаим. И тут зять открыл глаза.
– Она правду говорит, – изрек он. И голос точно не принадлежал Соловью. Это был высокий, писклявый дискант Мошки. Хаим от неожиданности опустился на стул.
– Диббук[11], – произнес Хаим еле слышно. Но его расслышали все присутствующие. Хава заголосила дурным голосом, Ента завизжала. Только Наумчик не мог понять, в чем дело.
– Растолкуйте, папаша, что происходит?! – взревел он.
– В твоего друга вселился диббук, – сообщил Хаим.
– Диббук? Что еще за сказки! Какие в наше время могут быть диббуки? Николай Иванович, что они такое толкуют?
– Они правду говорят, – заявил тот, кто был еще недавно Соловьем.
– Что за глупости. Коля, очнись!.. Встань, надень кальсоны. Приведи себя в подобающий командиру Красной армии вид. Ну пошутили – и хватит. К чему этот дурацкий розыгрыш?
– Я не Коля, красный командир, – отвечало существо все тем же высоким голосом, вовсе непохожим на мужественный баритон Соловья. – Я несчастный Моисей, ушедший из мира сего, но не нашедший приюта в мирах иных и обреченный блуждать среди живых за содеянное мною. Но я добился своего. Больше всего на свете я желал обладать Ентеле. И вот она моя. Неважно, в каком теле я овладел ею…
Тут Ента вскрикнула и упала без чувств.
