Пушкин Чацкого не очень-то жалует».
Но что такое? Где тетради? Тетрадей на столике нет. Она окинула взглядом чужие столики. На некоторых лежали учебники, книги, тетради, но не ее. Вдруг ее бросило в жар. Она испугалась. «Что со мной происходит?» Она схватилась за цепочку для очков на груди, проверить, здесь ли? Здесь. Что с ней происходит, потеряла тетради? «Неужели вправду потеряла? Постойте, вчера был кружок. Так. После кружка… неужели я так увлеклась, что взяла тетрадки домой и забыла, что взяла? Постойте, после кружка я вышла из школы вместе с ребятами… Нет, я не заходила в учительскую».
— Товарищи, что у меня случилось, пропали тетради, — жалобно сказала Ольга Денисовна, когда учителя сошлись на перемену.
— Как — пропали? Кому они нужны, ваши тетради?
— Поищите хорошенько, может, в кабинете оставили.
— А ребята не могли созорничать?
— Что вы! Над кем другим, но не над Ольгой Денисовной!
Такие реплики посыпались со всех сторон. Директор, который в перемены имел обыкновение заглянуть к учителям, не вмешивался в обсуждение, но Ольга Денисовна чувствовала на себе его осуждающий и выпытывающий взгляд, и у нее падало сердце, странно падало сердце. Как в яму.
Перед самым звонком, как обычно куда-то спешащая, по горло занятая, вбежала Маргарита Константиновна.
— У Ольги Денисовны пропали тетради, — сразу обрушили на нее.
Она стала с разбегу, словно перед ней внезапно опустили шлагбаум.
— Кажется, телефон? — прислушался директор.
Никто не слышал телефона, а он услышал и с озабоченным видом удалился.
Маргарита Константиновна тихими шагами, будто не решаясь, подошла к учебному шкафу, отворила дверцу.
— Тетради? Вот.
Она взяла из шкафа и держала стопу тетрадей, на лице ее было смятение. Вчера здесь, у шкафа, она застала директора и поразилась его жалкой растерянности.
— Загадка, — непонятно протянула Маргарита Константиновна. Драматургия.
— Что вы там о драматургии! — воскликнула Ольга Денисовна. — Товарищи, подумайте, зачем я их туда упрятала? Когда? Убейте, не помню, — удивленно восклицала она.
Математичка медлила отдавать ей тетрадки, тихо подошла. Кажется, хотела что-то сказать. Колебалась. Сказать? Нет?
Если бы она видела точно. Она не видела точно. А если ей только представилось, чего и близко не было? Она смутилась, покраснела. И не сказала.
Но Ольга Денисовна была так довольна, что тетради нашлись, что даже не заметила какие-то там оттенки в выражении лица Маргариты Константиновны. Ольга Денисовна проверяла сочинения, пока не отзвенели звонки, кончились занятия, школа умолкла. У нее медленно двигалось дело, отвлекали невеселые мысли. «Что же в самом деле, неужто так вот и подступает старость со своими сигналами? Динь-бом-трах! Приближаемся к конечной остановке. Сходить».
Она не услышала, как рядом очутился директор. У него не было постоянной походки. Он топал тяжело, и тогда его солидная фигура казалась приземистой. Или вдруг, как сейчас, подходил неслышно и вкрадчиво.
— Не очень расстраивайтесь, Ольга Денисовна, — сказал директор. Закон природы, ничего не попишешь.
И у Ольги Денисовны снова упало сердце, как в яму.
С тех пор в ее душе поселилось беспокойство. Кошмары преследовали ее во сне. Она просыпалась разбитой. И все чего-то ждала нехорошего. Будто туча нависла и грозит. И грозит.
Директор не разговаривал с ней на людях. Ольге Денисовне стало казаться, он ее избегает. Издали она ловила на себе его выпытывающие и жалеющие взгляды. Эти непростые взгляды, какие-то намеки и охи Марьи Петровны, дурные предчувствия, сжимавшие сердце, особенно в бессонные ночи, — все это делало жизнь Ольги Денисовны тревожной и трудной.
Она замечала, историчка стала чаще бывать в кабинете директора. Ольга Денисовна не могла знать, какие разговоры велись у них за запертой дверью.
Но болезненная мнительность, угнетавшая ее последнее время, не давала покоя: что-то часто тянет историчку к директору. «Ну, часто! — спросила она со своими жалкими подозрениями. — И пускай. Мне-то что?»
Однако странно, почему историчка то и дело заботливо осведомлялась:
— Как здоровье, Ольга Денисовна? Склероз лечите? Виктор Иванович переживает.
— Переживает? А может, и вас мое здоровье волнует?
Ольга Денисовна всем существом, почти физически ощущала фальшивость забот Марьи Петровны.
Она не могла удержать насмешки. Напрасно. Полненькое, немного уже тяжелеющее, но моложавое лицо исторички вспыхивало, казалось, тронь спичкой — зажжется.
— Озлобленная наша Ольга Денисовна, — делилась историчка с директором.
— Ну? — хмуро спрашивал он.
— Жизнь на исходе. Эгоизм старческий изо всех сил за жизнь цепляется, а она на исходе… Отсюда и злобится.
— Не петляйте, Марья Петровна. Выкладывайте.
— Ах, язык не поворачивается. А с прежним руководством как дружила! Ах, Виктор Иванович, зачем я вас только расстроила? Что мне со своей откровенностью делать?
— Пустяки! — обрывал директор, не поняв до конца, но учуяв нелестное для себя в намеках болтливой Марьи Петровны.
Заноза в сердце осталась. Чем дальше — больней. С каждым днем нелюбовь его к Ольге Денисовне росла.
А ну ее к черту! В самом деле пора ей на печку. Он обдуманно вел свою линию, время от времени уверяемый инспектором Надеждой Романовной, что руководство в курсе. То есть не в курсе подробностей, но важен результат. «Вам понятно, Виктор Иванович?»
Однажды он встретил Ольгу Денисовну в коридоре. Никого не было рядом, он строго спросил:
— Вы исполнили мое поручение?
— Какое поручение? — ужаснулась она.
— Как — какое? — строже нахмурился директор. — Нет, это становится… это… — он не договорил.
Ольга Денисовна давно не ловила на себе его жалеющий взгляд. Должно быть, ему все ясно. Безнадежно. Ольга Денисовна жила с чувством близкой беды. Скоро грянет. Что грянет?
С кем посоветоваться? Товарищи среди учителей есть, и немало. Порядочные, честные, преданные, как она, школе люди, но ее только школа с учителями и объединяла. Она не была компанейским, как говорится, человеком. В гости не ходила, к себе гостей не звала. Разговаривать любила о работе, учениках, литературе и тут становилась красноречива и интересна, а к «светским» разговорам ни вкуса, ни способности. И прочее, бытовое — в каком магазине получено импортное, почем на рынке говядина, кто женится, кто развелся и так далее, — все эти простые житейские вопросы не были ей близки.
Потому некоторые говорили об Ольге Денисовне: не от мира сего, или: в работе передовая, а жить не умеет.
И Ольга Денисовна не знала, с кем посоветоваться. Да и что рассказать? На людях директор ничем ее не попрекнул, был как со всеми. Товарищи еще посмеются: «Ничего нет, Ольга Денисовна, одно воображение ваше».
Между тем она чувствовала его нарастающую враждебность к себе. И не обманывалась.
— Ольга Денисовна! — догнал однажды директор, когда она шла в кабинет литературы и русского языка, где со стен на учительницу и учеников глядели мудрые очи Пушкина, Белинского, Толстого, Достоевского, Чехова… На окнах цветы. В светлых шкафах, изготовленных для школы номер один шефом
