говорили о ней.
Это что? В представлении старшеклассников школы номер один это значило — знать чемпионов по футболу и шахматам; всех, наших и не наших, космонавтов: лауреатов международных музыкальных конкурсов; быть в курсе научных открытий в объеме статей и дискуссий популярных молодежных журналов.
Старшеклассники были поражены, когда оказалось, что математичка довольно прилично играет в шахматы и судит оригинально о Фишере, что, будучи москвичкой, знакома (правда, по чистой случайности) с одним из братьев Старостиных и на московском стадионе «Динамо» и в Лужниках видела немало выдающихся матчей и может о них рассказать; слушала в консерватории Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера, Козловского и других знаменитых артистов.
Ого! Ребята, даже Гарик Пряничкин, чьих ниспровергательных идей панически боялась Марья Петровна, прониклись уважением к математичке. Но все же решили ее испытать и, специально выискав в астрономическом журнале вопрос с заковыркой, обратились к ней с одной лишь целью — увидеть, как она себя поведет. Она повела себя так, как только и могло ребятам понравиться. Ответила просто:
— Ребята, не знаю.
Без суеты и хитростей, не боясь уронить авторитет.
— Не знаю. Поищу, если уж непременно вам нужен ответ.
Итак, в первый день школьных занятий Королеве Марго был вручен прелестный букет. Цветы для Ольги Денисовны пока были спрятаны в парте Милы Голубкиной, низкорослой плотной девицы пятнадцати лет, не очень милой наружности, с упрямым взглядом, почти всегда без улыбки, но отличницы и старосты класса. Ей и надлежало преподнести учительнице цветы.
В перемену после двух часов математики девятиклассники понеслись в кабинет русского языка и литературы. Они топали, как стадо диких бизонов. Так неслись с этажа на этаж все остальные ребята. Отчего школьники не шли нормальным шагом в очередной кабинет, а мчались с угорелым видом, кидали сумки и портфели у двери, а затем начинали толкаться и валтузить друг друга — объяснить можно лишь избытком юной энергии. Так и объясняли педагоги суматоху при переходе классов из одного в другой кабинет, что при бесспорных достоинствах кабинетной системы обучения являлось некоторым его недостатком.
Обычно кабинет для уроков отпирает учитель, но Мила Голубкина, инициативная особа, взяла в учительской ключ сама, и девятиклассники расселись по местам, ожидая Ольгу Денисовну, а Мила Голубкина положила розы на учительский стол.
Звонок едва отзвенел, когда в кабинет вошел директор и следом за ним незнакомый молодой человек, порядочно упитанный, несмотря на молодые годы, с девичьей ямочкой на подбородке и светлыми, слегка навыкате глазами. Женя Петухов, сосед по столику Ульяны Олениной, довольно громким шепотом поделился с ней:
— Это еще что за субъект?
— Представляю вам нового учителя, — обычным авторитетным тоном произнес директор.
— У нас по расписанию литература, — сказал кто-то.
— Представляю вам нового учителя по литературе и русскому языку Павла Игнатьевича Утятина.
— Хи-хи! — послышалось за ученическими столиками. А Гарик Пряничкин почти вслух:
— Утя! Утя!
Не Пряничкину бы насмехаться над фамилией нового учителя! Гарик сам терпел от неблагозвучности, прозаичности и даже несколько смешноватого смысла своей фамилии. Быть бы Царевым, Гималаевым, на худой конец Доброхотовым.
В младших классах дразнили: «Пряничкин, дай пряничка!»
Он с малолетства был силен и ловок и дубасил всех, кто рисковал оскорбить его честь. Потом он нашел другую защиту своей чести. Открыл в Большой Советской Энциклопедии близкие себе по звучанию и внешнему смыслу фамилии: троих Прянишников. Почти Пряничкины. Он выбрал из них живописца. Передвижник, академик Петербургской Академии художеств. Чуть не полторы страницы отхватил в Большой Советской! Не отхватил, потому что давно нет в живых, — отвели, еще почетней!
Гарик внимательно познакомился с репродукциями нескольких картин Иллариона Михайловича Прянишникова, представленных Большой Советской. Его не трогала живопись этого художника. Но признан, знаменит, прославлен в энциклопедиях. Гарик щеголял Прянишниковым, будто состоял с ним в родстве, вел род от него. И так много о нем говорил, что прослыл знатоком живописи, будущим искусствоведом, вторым Стасовым. Так вот он, Гарик Пряничкин, и приклеил на первом же уроке новому преподавателю кличку: «Утя».
Бедный Павел Игнатьевич, нелегко ему будет избавиться от мгновенно прилипшего прозвища. Он покраснел, как девчонка, круглые щеки стали похожи на два розовых яблока.
— У нас учительница Ольга Денисовна, — сказала Ульяна.
Хихиканье смолкло.
— Где Ольга Денисовна? — спросил кто-то вслед за Ульяной.
— Мы хотим, чтобы нас учила Ольга Денисовна.
— Тише! — прикрикнул директор. — Тише! — повторил спокойно, когда класс затих. — Ольга Денисовна ушла на пенсию. Она стара и больна. Наше государство и общество покоят старость.
— Она не очень старая, — возразил класс.
— Отчего нам не сказали, что она уходит на пенсию? — спросила Ульяна Оленина.
— Я вам говорю.
— Отчего она не пришла к нам проститься?
— Этого я не знаю. Ваш новый учитель Павел Игнатьевич. Вы не малые дети и должны понимать, должны создать новому молодому учителю атмосферу, обстановку…
Директор произнес недлинное, подходящее к случаю вступительное слово. И оставил класс и учителя.
— Здравствуйте, ребята, — улыбнулся учитель. Улыбались губы, в глазах было смятение. Он поправил галстук и никак не мог перестать улыбаться. Все видели — он безумно смущен и боится их, учеников девятого «А».
— Наша тема сегодня…
Но тут Ульяна Оленина поднялась, медленно подошла к учительскому столу, взяла букет белых и красных роз.
— Эти цветы мы хотели подарить Ольге Денисовне.
Учитель жалко мигнул, улыбка сползла с его вздрагивающих губ.
— Цветы не для вас, для Ольги Денисовны, — при полном молчании класса повторила Ульяна.
6
Летние месяцы, как обычно, Ольга Денисовна провела у двоюродной племянницы, фельдшерицы детской амбулатории в большом селе на высоком берегу Волги.
Как обычно, ходила с ребятишками племянницы в лес за грибами и ягодами, варила варенье, солила волнушки и рыжики. Вечерами, сидя на скамейке под окнами дома, наблюдала жизнь села. Вела разговоры. Читала.
Охотней газеты. Всю жизнь истово любила и знала художественную литературу, а сейчас отчего-то поостыла к современным романам и повестям. «Наверное, случайно мне попадается не очень удачное или душа охладела», думала Ольга Денисовна, помня кипения страстей на своем литературном кружке.
Говорят, нынешние школьники чаще скептики, маловеры, «тургеневых» не признают, вместо любви у них секс, вместо идеалов — замши, джинсы, дубленки, всяческий модный вздор.
Нет, Ольге Денисовне в ее общении с ребятами сквозь внешнюю развязность, несносную бездарь жаргона — «закадрил», «вреднячка», «дико нравится», «ах, здорово, в смысле колоссально», — сквозь мнимую или действительную лихость открывалось то чистое и самолюбиво застенчивое, что и есть юность,
