во сне. Ты мне не снишься, Маша?
— Не снюсь, — серьезно ответила она. — Митя, после госпиталя ты вернешься туда?
— Да. Конечно.
Она взяла его руку в свою и не выпускала.
— Митя, ты знаешь, здесь был в эвакуации Валентин Антонович. Тебе интересно?
— Очень интересно!
Он весь встрепенулся. Скулы его чуть закраснелись. Студенческие незабываемые годы, вернетесь ли вы? Библиотечные полки, забитые книгами. Семинар в тесной, домашней какой-то аудиторийке, где профессор становится понятней и ближе, а студенческие голоса раскатываются подобно громам и сшибаются в спорах. Жизнь бегом. И веселая жадность: узнавать, узнавать, узнавать! И Маша.
Он увидел ее на первой лекции. Ее лицо, страстно серьезное и вместе ребяческое, поразило его. Удивленно распахнутый взгляд.
— Маша, у тебя есть здесь друзья?
— Как же, есть. Дорофеева. Усков.
— Усков?
Страшноватый, противненький холодок внезапно кольнул его сердце.
— Кто такой Усков?
— Однокурсник. Мы с ним очень сошлись последнее время, — беспечно открывала Маша. — Симпатяга. Работаем в одном семинаре. И вся общественная работа вместе. Я его к тебе приведу.
— Нет. Не стоит.
Он осторожно отнял у нее руку, занес за голову и, лежа так, каким-то вдруг ставшим сторонним, изучающим взглядом рассматривал Машу.
Та и не та. Она закладывает теперь косу вокруг головы и кажется, стала выше, чем раньше. Старше. Что-то гордое в ее голове, оплетенной косой, как венцом. Новость. И манера подносить руку к волосам, чтобы поправить, и опускать, не коснувшись. Новость. Незнакомое коричневое платье с высоким строгим воротничком, в котором она так прелестна! И ее незнакомая жизнь среди неизвестных друзей!
Она могла поцеловать его еще раз, если бы захотела!
— Между прочим, — сказал он сдержанно, стараясь скрыть свою подозрительность, — много несчастий происходило оттого, что жалость принимали за другое чувство.
— Нельзя не жалеть человека, когда он страдает, — простодушно возразила она.
— А…
Митя до подбородка натянул одеяло. Внезапно он почувствовал вялость и пустоту во всем теле, и что-то в душе его съежилось.
— Расскажи, как ты училась.
Удивляясь равнодушию просьбы, Маша послушно принялась рассказывать о лекциях, о своем докладе в семинаре Валентина Антоновича, но ничего похожего на то, что она пережила и испытала, в ее словах не отразилось. Перемена в Мите, мгновенно ею угаданная, мешала Маше, и потому она стеснялась и не умела рассказать обо всем пережитом.
Митя почти не слушал. Он думал: 'Неужели ты не видишь: мне важно и необходимо одно. Мне необходимо знать: ты любишь меня или из жалости и участия пришла к раненому товарищу, солдату, а жизнь у тебя своя, отдельная? Неужели ты не догадываешься, что я не могу просить тебя: говори об этом. Только об этом!'
Его лихорадило. Глаза блестели сухим, горячим блеском.
— Митя, милый! — испугалась Маша. — Тебе очень плохо?
— Совсем не плохо, — ответил он, невольно раздражаясь.
Она положила на лоб ему ладонь:
— Мы живо тебя здесь поднимем на ноги. Вот увидишь. Будешь совершенно здоров!
'Ты все-таки не говоришь о том, — думал Митя, наслаждаясь прохладной нежностью ее ладони. — А если бы я был здоров, не лежал пластом и был равен тебе, я повторял бы все время, что люблю тебя. А ты не говоришь. Почему?'
Вошла сестра, напустилась на Машу:
— Посетители в такое время! Кто вам позволил? Сейчас начнется обход.
— С Новым годом, Митя! — сказала Маша.
— Как! Новый год? Уходишь?
Она обернулась у двери и видела все тот же странный блеск в глазах Мити.
— Все будет хорошо, Митя. С Новым годом!
В коридоре Маша дождалась сестру:
— Пожалуйста, нельзя ли узнать температуру?
— Он кто вам? Жених? — спросила сестра.
— Да.
— Спуститесь в вестибюль. Ждите. Приду после обхода врача.
Маша сидела на скамье в вестибюле и ждала. Она не знала — много прошло времени или мало. То, что происходило в ней, было так необыкновенно, так хорошо, и Митя был здесь, в этом доме! Маша не хотела уходить.
Вдруг она увидела: одиннадцать часов. Сестры все еще не было. Маша ждала. Наконец сестра появилась.
— Вы здесь? Я забыла. Тридцать восемь и пять. Завтра будут вынимать из ноги осколок. Ничего особенного. Идите домой.
Глава 17
Усков притащил на Новый год целых три елки. Он вез их через весь город на салазках и расставил вдоль стены, как на параде. Но Ирина Федотовна, едва управившись с пирогами, живо нарушила симметрию. Беспорядок был ей больше по сердцу.
В честь Нового года дали электрический свет; пахло хвоей, на столе стояли бутылки с вином. Аркадий Фролович курил трубку и с довольным видом молчал.
К десяти собрались гости. Всех удивила Ася. Она убрала со лба челку и гладко причесала волосы, разделив на прямой пробор и низко опустив на уши. В лице ее появилось выражение кроткой задумчивости. Майор сказал, что Ася похожа на мадонну. Ася полагала, что майор должен грустить, потому что завтра уезжает. Но майор был беспричинно весел и одновременно ухаживал за Дорофеевой, Асей и Ириной Федотовной.
Ася с досадой подумала, что напрасно пришла.
Ирина Федотовна, закончив наконец хлопотать по хозяйству, присела к гостям и, взглянув на часы, обратилась к Аркадию Фроловичу:
— Расскажите-ка еще раз, Аркадий.
— Ириша, я же рассказывал.
— Это мне, а теперь всем. Да не забудьте подробности.
— В самом деле, Аркадий Фролович! — попросила Дорофеева.
Аркадий Фролович выбил пепел из трубки.
— Рассказывать я не мастер. Изложу коротко факты. Собственно говоря, в том, что Маша потеряла своего курсового товарища, в какой-то мере повинен я. Да. Но и вы тоже, Ириша. Мы-то знали, что изменился маршрут. Маша не знала. 'Ну, старик, — сказал я себе, — если ты оказался недогадливым, изволь исправить ошибку!' Взялся разыскивать Митю Агапова. Справочный стол, адресное бюро… Заметьте, происходило это в Москве осенью сорок первого года. Так или иначе, адрес Агапова раздобыл. Приезжаю по адресу. Квартира пуста. Выехали. Куда? Неизвестно. Продолжаю искать. Не так это легко, между прочим, в военное время. На Митин след напасть не могу, но адрес матери нашел. Посылаю письмо в Ташкент. Ответ: умерла. Вскоре меня назначают главным врачом санитарного поезда, и я из Москвы уезжаю. Посылаю в
