Ташкент письмо за письмом: так и так, пришлите адрес Агапова. Ответа нет.
Пишу туда и сюда. За всю жизнь не писал столько писем, как за это время. Особенно мне захотелось Митю найти, как узнал, что умерла мать. А санитарный поезд разъезжает с фронта в тыл, из тыла на фронт. У меня в привычку вошло не пропускать ни одного госпиталя. Два раза находился Агапов, оба раза не тот. И вот случилось под Сталинградом… В этот раз раненых было особенно много. Я оперировал без передышки почти целые сутки.
Наконец через два часа отправляемся. Стою в тамбуре, курю. И пришла мне в голову мысль: не забежать ли еще разик в эвакопункт? И ведь знаю, что зря, а иду. В привычку вошло — характер педантичный. Ругаю себя, но иду. И представьте…
Аркадий Фролович затянулся, выпустил облачко дыма.
— Именно теперь я его и нашел! 'Покажите-ка мне списки раненых, прибывших за последние сутки', — попросил я сестру… Ну, знаете… Ко всему уж привычен, а завертелось в глазах, когда увидел фамилию Агапова. Естественно: сутки без сна. На этот раз Агапов оказался тем, кто мне нужен… Удивительно: у всех спички горят, у вас не горят!.. — проворчал Аркадий Фролович, чиркая отсыревшие спички. — Понятно, я не имел права требовать, чтобы Агапова тут же переселили в мой санитарный поезд. Черт возьми, обидно упустить из рук, а времени — считанные минуты! Сказал все-таки начальнику эвакопункта: 'Дайте мне этого парня'. — 'Зачем он вам нужен?' — 'Намылю ему голову за то, что так долго пропадал!' В конце концов они должны были куда-нибудь его отправить. Пускай же едет туда, где его ждут. Вот и весь сказ.
— А вы сказали ему, куда везете? — спросила Ася, выслушав эту историю с живым интересом.
— Нет. А пожалуй, да, — неопределенно буркнул Аркадий Фролович.
— Где Маша? — спохватилась Ирина Федотовна. — Юрочка, пойти бы вам встретить?
Юрий вскочил и так поспешно выбежал из комнаты, что надевал куртку, уже шагая по улице.
К ночи морозило. Снег хрустел под ногами. Юрий пришел к госпиталю. Никого.
Он ходил по тротуару взад и вперед, не выпуская из виду проходную будку.
Юрий старался представить, какая Маша сейчас, что она чувствует и как удивительно, наверно, быть счастливым.
Впрочем, Юрий знал, что такое быть счастливым. Он был счастлив, когда увлекался работой. Читал книги. Порой непонятный восторг овладевал им. Он выходил потихоньку из дому и стоял у ворот. В небе тихо мерцали редкие звезды. Необыкновенно стоять и думать под звездами!
После таких бессонных ночей Юрий особенно охотно бежал в институт; он был деятелен, быстр, находчив, беспокойные планы один за другим возникали в его голове. В сущности, жизнь — беспрерывная цепь открытий. Юрий думал о каждом из них. Но о любви он избегал думать.
— Который час? — спросил он у прохожего.
— Одиннадцать.
Юрий продолжал дежурить около будки. Она сейчас выйдет. Надо успеть все обсудить. Вдруг это не дружба — то, что связывает его с Машей? Вдруг это любовь?
Юрий испугался. Ему стало жарко, он снял шапку и растерянно провел рукой по волосам.
Очень плохо, если это любовь. Тогда вся его жизнь изменится, и завтра же… нет, сегодня, сейчас он должен уйти навсегда!
Как раз тот момент, когда Маша вышла из госпиталя, Юрий пропустил. Он увидел ее, когда она была уже далеко, и, вместо того чтобы уйти навсегда, бросился со всех ног догонять.
— Маша, — сказал он, стараясь казаться спокойным, — разные мысли пришли мне в голову, пока ты была в госпитале. Например, такой вопрос: могут ли дружить девушка и… Ну, например, наши отношения можно считать дружбой?
— Странный вопрос! — удивилась Маша. — Да, конечно. Что же еще?
Она ответила не задумываясь: должно быть, ни разу сомнения не взволновали ее простодушное сердце.
Юрий почувствовал горечь и радость.
Значит, все остается по-прежнему. Появление Мити Агапова ничего не меняет. Да и что же могло измениться в их отношениях? Да здравствует дружба!
Их обогнали двое. Женщина с досадой упрекала спутника:
— Даже под Новый год не мог уйти на полчаса раньше с завода! Осталось десять минут. У нас все не как у людей!
Маша рассмеялась:
— У нас тоже не как у людей. Бежим, Юрий!
Они побежали и когда распахнули дверь в комнату, оба красные, хохочущие и возбужденные, все стояли с поднятыми стаканами вокруг стола и ждали последнего удара часов.
— Ура! — закричал Юрий, не успев сбросить с плеч куртку. — За победу! Поднимаю свой первый тост за победу! За Сталинград! За Москву!
— За советского человека, — добавил майор.
— За человека и за высокие человеческие чувства.
Ася выпила вино, кончиком языка осторожно облизнула подкрашенные губы и спросила:
— Какие чувства ты имеешь в виду, Юрий?
— Прежде всего дружбу.
— А! — иронически протянула она.
Начался тот беспорядочный шум, который возникает после первой же рюмки в компании людей, не привыкших пить вино. Дорофеева, похлопывая ладонью по столу в такт словам, что-то доказывала Аркадию Фроловичу и горячилась, хотя тема была вполне отвлеченной. Ася с неподражаемой искренностью признавалась майору, как ошиблась в призвании, потому что истинное ее призвание заключается в том, чтобы перевязывать раненых и главным образом на поле боя. А Маше вдруг показалось нестерпимо смешным, как они с Юрием неслись по улицам, боясь опоздать. Юрий, глядя на нее, хохотал таким заразительным смехом, что Аркадий Фролович несколько раз произнес: 'Хэ! хэ!' Это означало, что Аркадию Фроловичу тоже весело.
— Аркаша! — позвала Ирина Федотовна. — Идите, поговорим.
Они сели на кровать, которую Ирина Федотовна, накрыв шалью, превратила в тахту. Аркадий Фролович медленными глотками пил вино, ничего не ел и курил трубку. Ирина Федотовна с грустью увидела, как он сутулит плечи, спина совсем стала круглой, седые усы.
Ирина Федотовна надела московское праздничное платье из черного шелка и золотую цепочку, но на душе у нее было нерадостно.
'Это потому, что нет Кирилла, — думала она. — Вот прошло почти тридцать лет, а я все та же — тоскую без Кирилла и радоваться не могу без него'.
— Аркаша, — сказала она, — я думала, будет весело, а так печально! Где Кирилл, где Иван, где будете вы через несколько дней?.. Плакала бы, не осушая глаз.
Аркадий Фролович смущенно откашлялся. Он не предполагал, чтоб о нем кто-нибудь мог заплакать.
— А помните, — сказал он профессиональным бодрым тоном (ему казалось — люди всегда нуждаются в том, чтобы их лечили или утешали), — помните, к вам пришли однажды два гимназиста — Строгов и я. Вы были юная, тоненькая, и глаза у вас, как у Маши, сияли.
— Как же! — воскликнула Ирина Федотовна, помолодев и оживившись. — Как мне не помнить этот день. С него началась моя жизнь.
Аркадий Фролович стряхнул пепел из трубки на колени и, не заметив, продолжал говорить:
— На гражданской, под Киевом, Кирилл был тяжело ранен. Я медик второго курса; ни одного доктора поблизости. Это была моя первая операция. Он остался хромым на всю жизнь.
— Вы мне его спасли… Аркадий Фролович, — помолчав, сказала Ирина Федотовна. — Поглядите на Машу — она вся светится от счастья.
— О чем ты, мама? — крикнула Маша, краснея и грозя пальцем.
Она налила до краев две рюмки и несла их, боясь расплескать.
— Это вам, Аркадий Фролович, и тебе, мама. Выпьем за победу и жизнь!
Усков обрадовался случаю и опять закричал:
