– Что смотришь, дед, помогай, – хмуро буркнул под нос.
– Поезжай в деревню, где она разрешилась, – прозвучало глухо.
От неожиданности Веселов вздрогнул.
«Внутренний голос, – решил он и с опаской всмотрелся в лик святого. Тот был недоволен и зол. Виктора охватило беспокойство, рубашка прилипла к телу».
Над ухом ворчливо зазвучало.
– Там кров и приют найдешь, там все и свершится.
– Что свершится? – Перепугано воскликнул Веселов. Невольно откусил фильтр и начал жевать табак. От горечи пришел в себя. – Дед, это ты говорил?
– Я, я, – губы на крошечной иконке зашевелились. – Спеши!
– Бензина маловато, до деревни не дотяну, на заправку придется заскочить, а вдруг там менты, опасно.
– Бог поможет, – голос был ровный, спокойный. Лик святого снова стал неподвижен.
Двигатель заурчал сам по себе. Веселов миновал два поста ГБДД. Не покидало незнакомое чувство. Казалось, будто кто-то направляет его. На заправке спокойно, без помех налил полный бак.
Детский плач заставил остановиться. Свернул на обочину, включил свет, открыл сумку.
«Господи, меньше комариков! Мордочка крохотная, скукоженная, противная. Аюшки, баюшки, замолчи! – Взял в руки второй пакет и обомлел. – Лицо черное. – Вспомнил мужчин в комнате. – Ага, понятно, значит, ваш папочка тот негритос. – Малыш закричал сильнее. – Молчи, джазмен, чернокожий».
Неожиданно вспомнил, как Ельцын, выступая по телевизору, рассказывал, что в молодости оказался один на один с грудным ребенком и тот начал плакать: «Я не растерялся и приложил малютку к груди. Молока он, конечно, там не нашел, но успокоился, уснул». – Говорил первый президент России.
«Неужели такое может быть? А, попытка не пытка». – Задрав свитер, Виктор прилепил плачущий ротик чернокожего к своей плоской груди. Поежился от непривычного, но приятного ощущения. Ребенок стих. Тогда он уже смело приложил второго к другому соску. И этот перестал плакать. Вскоре дети заснули.
Веселов осторожно уложил их на сиденье и закрепил ремень безопасности. Поехал дальше, распевая.
– Комбат, маманя, маманя, комбат.
Случайно скользнул взглядом по иконе. Показалось, что Николай Угодник улыбается во весь рот.
Деревенька встретила злобным лаем собак. В окнах знакомого дома плавал синий телесвет.
«Бабушка не спит? Почти пять утра. Наверно забыла выключить».
Перелез через забор, открыл калитку. Забрал детей. Тихо поднялся по ступенькам крыльца. Дверь была не заперта.
Слепой, мерцающий экран освещал большую железную кровать, стоящую посреди комнаты. На ней лежала старуха. Лицо сизое, как у покойницы. Правая нога, закрученная в гипс, белела поверх яркого, лоскутного одеяла. На груди бабки сидел кот. Он повернул голову, вперился в Веселова горящими стальными глазами и громко мяукнул.
Виктор ощутил тревогу. Подошел к постели, наклонился над бабусей, всматриваясь. Переложил детей на одну руку и слегка дотронулся до худенького плечика.
– Ты чего, голубок, толкаиси? – Неожиданно звонко и молодо выскочили слова.
Черный, лохматый пес, прыгнувший из темноты тогда, во Внуково, не испугал его так, как эта посиневшая «карга» с толстым полосатым котом. Ноги Веселова подкосились, и он невольно сел на кровать.
– Ой, ой, – застонала Баба Таня, – ты ж на гипсу, проклятую, навалился.
– Бабушка, вы живы?
– А то? С чего мне не жить? Вот только ноженька пополам. Значит, голубок, опять ко мне? Спасибо Царице Небесной, умолила я ее. Одной-то хучь пропадай, инвалидке, – она приподнялась, перекрестилась на образа, где горела лампадка. – Услыхала Спасительница, прислала подмогу. А жена твоя, Лёночка где ж? Ты гостинцы покладь, да козичку обиходь, а то, сердешная, не доина, не поина.
– Это не гостинцы, а дети Лёночки. – Веселов зашел за перегородку, поискал, куда бы пристроить малышей. Увидел детскую кроватку, положил малышей на голый матрасик, принес кроватку в комнату.
– Видишь? – Гаркнул старой в ухо.
– Почему ж не вижу? И вижу, и слышу. Ты шибко, милок, не голоси. Ты вот что. Возьми ведерко с водичкой. Машку напои. А я за деточками пригляжу. Попьет, тащи сюда. Она ласковая, пойдет. Подойничек прихвати, в сенцах на скамеечке. Я доить ее буду. Ну, давай, голуба, ступай.
– Ну, ты бабушка и удумала, – расхохотался Веселов. Запищали дети.
– О, уж проснулись, исть хотят. Дай-ка их мне. – Забаюкала, залюлюкала, запричитала. – Это кто ж тут у нас такой голосистый? Глазастый? Цицку хочет? Мамка-то их где?
– Скоро будет, – отрезал Веселов.
– Да как же она тебя одного отпустила? Ступай, Машку счас подоим, молочком их попотчешь. Мало молочка, но им хватит.
– Где Машка? – Веселов принялся выполнять распоряжения.
– Как на двор выйдешь – сарай. Сенцо за дверкой лежит.
В сарайчике Виктор, как не силился, разглядеть ничего не мог. Только по жалобному блеянию определил, где коза.
– Машка, иди сюда, – приказал он.
Коза смолкла, заслышав чужой голос. Глаза пообвыкли. На фоне небольшого оконца различил Машку. Осторожно шагнул. Попытался ухватить рогатую за холку, да промахнулся. Теряя терпение, расставил руки, как вратарь, и загнал ее в угол. Но та, как птичка, перепорхнула через преграду и заблеяла у него за спиной. Он рассвирепел. Начал метаться по загону и наугад пинать ногами воздух, пытаясь ударить козу, но поскользнулся, попав во что-то мокрое и липкое. Раззадорился еще больше. Изловчившись, вцепился в рожки, поддав Машку коленом в брюхо. Сработало. Подхватив на руки, понес ее в дом. Закинул в комнату, приласкав пинком под зад.
– Вот, – с издевкой отрапортовал он.
Коза смиренно пристроилась возле хозяйки и стала «жаловаться» ей на Веселова.
– А подойничек иде? Неси, голуба. Ты ее напоил, хлебца дал?
– Получила сполна.
Дети снова заплакали.
– Сынок, стол подвинь. Машку ставь и держи ее, а то мне до вымени не дотянуться. Нога – колода, колодой – хучь, пропадай.
С горем пополам бабушка надоила молочка.
– Веди обратно, да полешек прихвати, со вчерашнего дня не топлено. Деточкам холодно будет.
Виктор вышел на улицу. Загнал машину во двор, чтобы соседям глаза не мозолила. Нагрузился березовыми дровами, притащил в избу.
– Сынок, с печуркой потом, ты мне счас с деточками подсоби, будем им сосанки делать.
Бабушка давала указания, он четко выполнял. Потом держал детей, а старушка кормила их через тряпичную соску. Когда они угомонились, сказала, что мальцов надо еще «маслицом обиходить». Смазали тельце мальчика. Веселов запеленал его.
Подумал с досадой. «Чокнутая эта Лёночка, возится с тряпками, когда сейчас столько разных памперсов. Хотя, где ж ей было памперсы покупать, – возразил сам себе, – если я гонял ее с места на место?».
Развернули девочку. Веселов обмер. «Негритяночка! Вся черная, а ладошки и ступни – розоватые. Совсем кроха, а все, как у настоящей женщины». – Это почему-то удивило его больше всего.
Заворачивал ее бережно, нежно, а укладывая, немного понянчил.
С печкой управился быстро. Дровишки затрещали, запахло березой, потянуло теплом. Появился кот и начал тереться, благодарить.
– Бабуль, а как ты ногу-то сломала?
– Да и не спрашивай. Век прожила и, надоть, угораздило на пустом месте.
За дровишками пошла да на крыльце поскользнулась. Хрусть, как ветка сухая. До сеней доползла, а
