В столовую входили врачи, здоровались, желали приятного аппетита. Белосельцев искал среди них Валентину. Вошла, в легкой блузке, со знакомой золотистой прической. На него не взглянула. Села где-то в дальнем углу, заслоненная шумной компанией докторов.
– А вот и команданте Рамирес! – Колобков подымался навстречу молодому щеголеватому военному, входившему под своды палатки. – Компаньеро, прошу сюда!
Познакомились. Перед команданте появилась тарелка борща, и он засмеялся, втянул ноздрями душистый горячий пар.
– Пришлю военных разведчиков, чтобы раздобыли у вас рецепт. – Белозубый команданте с наслажданием, обжигаясь, глотал полюбившееся блюдо.
– Присылайте лучше поваров. Научим варить. Борщ по-сандинистски, – вторил ему Колобков.
– У нас еще очень молодая революция, всего три года. Еще не научились варить борщ. У вас революция шестьдесят с лишним лет. Вы уже научились.
– Будете есть борщ, разобьете «контрас».
– Очень хорошее русское слово «борщ», – нахваливал команданте, дуя на горячую ложку. – Очень хорошее русское слово «Калашников».
Смеялись, слегка друг над другом подшучивали. Видно было, что они нравятся один другому – этот лобастый сероглазый русский доктор и смуглолицый, с офицерскими усиками сандинист.
– Как вы нашли друга? Как, по-вашему, чувствует себя субкоманданте Мануэль Санчес? – спросил Колобков.
– По-моему, ему гораздо лучше, поправляется. Но все еще слаб. Третье ранение. Первое было в Эстели, когда мы партизанили и напали на гвардейский патруль. Второе в Масае, когда нас бомбили. А третье теперь, на границе, у Сан-Педро-дель-Норте. Три ранения – это много. Но он рвется на фронт, в Пуэрто- Кабесас, куда получил назначение.
– Мы отправим его долечиваться в часть. Пошлем с ним доктора или сестру. Будем делать в дороге уколы, перевязки. Мы считаем, опасность уже миновала.
– Спасибо, – сказал команданте.
Белосельцев наблюдал его гладкое, смуглое, очень молодое лицо, которое излучало едва заметное свечение, даже когда глаза его становились строгими и серьезными. Он заметил такое же, едва уловимое, свечение на лицах Сесара и Росалии, а также у милисианос, маршировавших в квартале Батаола. Такое свечение бывает у влюбленных людей, а также у молодых матерей, когда они подносят к груди младенцев. Это свечение фиксирует фотопленка, и оно присутствует на русских фотографиях 20-х годов, изображавших солдат и рабочих, крестьян из кооперативов и студентов рабфака. Природа этого света остается невыясненной, но, возможно, он связан с особым состоянием души, окрыленной революцией. В следующем поколении, когда окрыленность исчезает, вместе с ней пропадает свечение.
– Команданте. – Сесар, не принимавший участия в разговоре, теперь обратился к офицеру, бывшему моложе его, с подчеркнутым почтением, признавая в нем командира. – Компаньеро Виктор, советский журналист, и я – мы выполняем задание Фронта. По программе, с которой готовы вас ознакомить, мы предполагаем выйти завтра с патрульным катером в залив Фонсека. Мы хотели бы получить на это ваше согласие.
– Мне известно о вашем прибытии. – Команданте стал строгим, подчеркивая свою значимость, осведомленность и властность. Было видно, что эту должность он занимает недавно и ему доставляет удовольствие распоряжаться и командовать. – Я разговаривал с Манагуа. Вы сможете завтра выйти на катере. Сможете познакомиться с береговой обороной, с зенитными батареями в порту Коринто. Если повезет, – он утратил свой начальственный тон, вновь превращаясь в легкомысленного молодого офицера, – увидите американский фрегат, а то и авианосец. Постарайтесь с ним не столкнуться. Потопите его, будет неприятный дипломатический инцидент.
– Мне бы хотелось также побывать в Сан-Педро-дель-Норте. – Белосельцев решил воспользоваться непринужденной обстановкой, в которой протекал разговор. Ему нужно было попасть на участок границы, где, по непроверенным данным, сандинисты перебрасывали оружие в Сальвадор.
– Компаньеро Виктор только вчера прилетел из Москвы, и у него обширные планы. – Сесар словно извинялся за настойчивость журналиста, не имевшего достаточно времени, чтобы вникнуть во всю сложность и деликатность приграничной обстановки.
– В Москве уже снег, наверное? – Команданте оставил замечание Белосельцева без ответа.
– Нет, еще дождь.
– У нас тоже скоро начнутся дожди. Армии, строящей рубежи обороны, придется туго. Зальет блиндажи и окопы. – И опять, став серьезным и назидательным, произнес: – Наша армия только учится современной войне. Вчера еще мы были партизаны с охотничьими ружьями, стреляли из засады. Теперь у нас есть пушки, бронетранспортеры и танки. Если гондурасская армия нарушит границу и попытается пройти на Манагуа, мы ее остановим и повернем. Но если с нею пойдет морская пехота, если на Манагуа будет выброшен парашютный десант «коммандос», мы вернемся к партизанской войне. Будем бить гринго из-за каждого куста и камня, даже кремниевым ружьем. Партизанскую армию, состоящую из народа, вкусившего свободу, разбить нельзя, как нельзя разбить наши вулканы, наши озера, наши землю и воздух. Это они, наши вулканы и реки, разобьют морских пехотинцев.
Белосельцев слушал его некомандирскую, с избыточной образностью речь. Словно устыдившись своей романтической взволнованности, команданте чуть нахмурился и перешел на военный язык:
– У побережья, прилегающего к «району ответственности», действует соединение американского флота в составе авианосца, эсминца и двух фрегатов. По неподтвержденным данным, тут же находится американская подводная лодка. С лодки спускаются быстроходные катера, доставляются к нашему берегу подводные диверсанты. Ими уже повреждены и взорваны объекты на побережье. Мы ведем с ними борьбу средствами армии и пограничников. – Произнеся это, он обращался к Колобкову доверительно, нарочито спокойно, и стало вдруг понятно, чего ради он приехал в расположение советского госпиталя. – Стало известно, что в район Чинандеги просочилась банда «контрас». Та, что прорвала границу на прошлой неделе. Ее цель – посеять панику в городе и, по возможности, напугать ваш персонал. Помешать вашей деятельности среди населения. Знайте, армия сделает все, чтобы защитить город и госпиталь. Но все-таки, я вас прошу, будьте начеку.
– Мы всегда начеку, – спокойно ответил Колобков, оглядывая палатку, где шумно, со смехом, не ведая об опасности, обедали медики.
– А вас я прошу, – команданте повернулся к Сесару и Белосельцеву, – свяжитесь со мной. Я уточню обстановку в районе Сан-Педро-дель-Норте. Туда послезавтра выступает наш конвой, вы можете к нему присоединиться.
Он поднялся, молодой, стройный, чем-то напоминающий студента. Пожимая Колобкову руку, пригласил:
– За вами ответный визит в штаб. Угощу не борщом, а фасолевым супом.
– А как же креветки? Где обещанные дары моря? – сказал Колобков.
– Увы, креветок нет. Все катера и рыбачьи лодки несут у побережья патрульную службу. – Отдал честь и ушел.
После обеда Сесар уехал в город, навестить своих родственников, а Белосельцев принял предложение Колобкова, улегся в палате, поудобнее устроив больную руку, и, овеваемый теплым душистым ветром, мгновенно заснул.
Проснулся и увидел, что комната багряно-красная – блокнот на столе, простыня, брошенная на стул рубаха, стена, потолок. Повернулся к окну – багрово и мощно светил за окном вулкан. Раскаленный, в сумрачно-диких осыпях, в алых курчавых лесах, с малиновой пышной тучей. Казалось, он весь наполнен тяжелой и жаркой кровью из лопнувшей подземной артерии. От него изливалась страшная, бурлящая сила света, расширялась в небе, бежала по земле, поджигала дома и деревья. Луговина в травах, островерхие палатки, стоящая лицом к заре женщина, расчесывающая гребнем длинные волосы, – все было красным. Пугаясь, пораженный могучим явлением света, он вдруг ощутил себя чужим, инородным в недрах другой земли и природы, превративших закат в мистерию света, выпустивших в небеса огромных духов с красными распростертыми крылами, посадивших на вершину священной горы угрюмое божество, закутанное в багряный плащ. Стоял, глядя на свою красную ладонь, словно он прикоснулся к багровому склону вулкана,
