продолжали блестеть и смеяться.
– Проклятые черножопые!.. Достали!.. Куда ни придешь – в лоток, в префектуру, в зубную лечебницу или в банк, – везде сидит черножопый, считает русские денежки!.. Доберемся до них, почистим Россию от кавказцев!.. Азеров обратно в Баку, в вагонах для перевозки ядов... Чеченцев – в пломбированных, в Магадан, в заполярную Ичкерию... Не бери в голову!.. Этот Вахид Заирбеков – мелкий спекулянт и жулик... Мы его прищучим, чтобы к порядочным людям не звонил спозаранку!..
– Он не пугал, не шантажировал... Поверь моей интуиции... У него были глаза человека, готового взорвать... Он сказал, что у них все готово... Выбраны жилые дома, завезена взрывчатка, готовы взрывники... Сказал, что Москва заминирована... Выбрал меня, чтобы я связался с тобой, довел до Кремля требование прекратить концентрацию... Он в курсе всех наших дел, в курсе дагестанской поездки... Поверь, это очень серьезно...
Оранжевые, голубиные глаза Гречишникова снова дрогнули, стали темнее, но продолжали смеяться.
– Ну, если ты так встревожен... Давай сообщим друзьям в ФСБ, дадим сигнал в МУР... Пусть профильтруют чеченских авторитетов, прочешут подвалы и склады... Пусть задействуют агентуру в кавказских землячествах... Если есть хоть намек, взрывчатку отыщут... Но не стоит тебе так волноваться... Такие блефы распускаются по Москве ежедневно...
– Ты не видел его глаз, не слышал его интонаций... Они были такие же, как и в случае с генералом Шептуном... Поверь, я знаю, когда человек просто пугает, а когда готов убить... Они взорвут жилые дома в Москве... Он проговорился и назвал Печатники... Именно там нужно организовать массированный поиск...
Гречишников прикрыл глаза веками, и они, невидимые, трепетали, бурлили, будто кипели, закупоренные в глазницах.
– Я не верю, что они готовы взорвать. Но если это случится, если они пойдут на это злодеяние, оно нанесет им страшный вред, а нам, как ни странно, сыграет на руку.
– Что ты имеешь в виду?
– Нам нужен серьезный повод для начала войны в Чечне. Нам нужно согласие народа на вторжение армии в Чечню, где на этот раз мы додавим их в гадюшнике, в Грозном, Ачхой-Мартане, в Веденском и Аргунском ущельях. Нам нужно показать мировой общественности дымные ямы в Москве, похороны растерзанных взрывами жителей, чтобы Европа не подняла хай, когда мы оставим от Грозного ядовитый котлован, наполненный костной мукой. И главное, нам нужен повод, чтобы Избранник лично возглавил поход на Чечню, раз и навсегда раздавил чеченскую гадину, мстя за взорванные дома, за убитых детей, за поруганную русскую честь. И тогда народ на руках внесет его в Кремль как своего избавителя.
– Ты приветствуешь взрывы в Москве? Ты готов использовать взрывы в интересах Проекта Суахили? Но ведь это цинизм! Это страшнее, чем преступление!
– Ты так считаешь? – Гречишников приподнял веки, и его оранжевые круглые глаза будто вскипели от ярости, гнева, презрения. – Я бы не стал их останавливать. Пусть взрывают. Если истории из всех бесчисленных вариантов угодно избрать этот вариант развития, если ей угодно проломить ход в будущее с помощью этих взрывов, если Богу угодно произнести это, а не другое слово, мы станем с тобой препятствовать? Кто мы такие, чтобы препятствовать промыслу Божию?
– Ты говоришь ужасные вещи. Ты ждешь этих взрывов. Может, ты их и готовишь? Может, чеченцы и ты – вы делаете общее дело? Ты сам провоцируешь их на эти ужасные взрывы?
– Может быть. – Глаза Гречишникова смеялись, презирали, яростно отрицали Белосельцева. – Маленькая история делается маленькой кровью. Большая история делается большой кровью. Великая история делается великой кровью. История имеет красный цвет. Все деяния, которые запомнило человечество, имеют цвет выпущенного наружу гемоглобина. Мы делаем великую историю, проламываемся сквозь тупик, куда нас затолкали предатели и тупицы. И для этого нужен взрыв. Проект Суахили есть проект по управлению историей, в том числе и с помощью направленных взрывов. Если для исторического творчества нужен грузовик гексогена с русским водилой, чеченский взрывник, который повернет взрыв- машинку, азербайджанский торговец, который спрячет на время взрывчатку, мы всем этим воспользуемся. Кто мы такие, чтобы не замечать Перст Божий? Разве не нашими руками делает Бог историю? Мы – орудие Божие, и наши руки пахнут не ладаном, а гексогеном!
Белосельцеву казалось, что перед ним сумасшедший, возомнивший себя демиургом. Глаза цвета сурика сияли счастьем безумца, разглядевшего способ уничтожить опостылевший мир.
– Ты должен быть благодарен, что тебя приобщили к истории, выхватили из пыльного чулана, куда ты спрятался от гулов мира. На тебе блеск исторического творчества, блеск Божией десницы. Ты многое сделал и сделаешь больше. Ты займешься конструированием новой партии, на которую обопрется Избранник. Займешься подбором людей, созданием штаба, открытием региональных отделений. У тебя будут деньги, в твоих руках будет пресса. В кратчайшие сроки мы создадим движение, наречем его именем русского тотемного зверя и отбросим с политической арены еврейских демократов и допотопных беспомощных коммунистов. Мы создадим могучий рычаг, с помощью которого Избранник начнет свою революцию. Но до этого мы должны взрывами раскачать полусонный народ, довести его до истерики. Мы должны объяснить войскам, почему они должны войти в Грозный, превратив его перед этим в руины. Мы должны показать народу Избранника, прилетевшего в Чечню принимать парад Победы. Мы должны добиться у Истукана, чтобы он отрекся от власти, а благодарный народ на выборах вручил эту власть Избраннику. И что тут поделать, если для этого требуется пролитие крови. И мы ее прольем...
– Ты сумасшедший!.. Тебе нужен психиатр!.. Я должен буду рассказать о нашем разговоре!.. Пойду в газету и сделаю заявление в прессе!..
Два оранжевых, словно накаленные лампы, глаза погасли, и было видно, как в них остывают и меркнут спирали. Гречишников тихо, счастливо засмеялся.
– Ну как же я тебя разыграл... Какой же ты восприимчивый... Ну какие там взрывы, какие чеченцы... Маленький шантажист и пройдоха, специалист по фальшивым авизо... Ну хочешь мы его арестуем и снимем с него показания?.. Успокойся, старый товарищ... Ты устал, твои нервы изношены... Право слово, поезжай, отдохни... Хоть в Кению, хоть на Лазурный Берег или в свой мистический Псков... Вот деньги, этого хватит на отпуск. – Он достал из ящика пухлый конверт, в котором, как кусок малахита, зеленели доллары. – Спасибо, что заглянул... Я сейчас должен ехать к Избраннику... Станем обсуждать рождение новой партии... – Он приобнял Белосельцева, проводил до дверей. И тому опять показалось, что где-то, невидимая, спрятана ваза, полная душистых осенних цветов.
Он шел по набережной, между солнечным разливом реки и слюдяным, стрекозиным блеском скользящих, будто слипшихся лимузинов, за которыми, нежно-розовая, вздымалась Кремлевская стена, и над ней, сквозь деревья, белоснежно проступали соборы. Он изумлялся наваждению, которое недавно пережил. Поддался сначала на шантаж наглого молодого чеченца, а потом на дружеский, хотя и жестокий розыгрыш Гречишникова, решившего посмеяться над его мнительностью и склонностью к панике. Слава богу, дурацкая история окончена, и он, успокоенный, движется по Москве, огромной, необъятной, с бесчисленными жизнями, каждая из которых, словно маленькая ракушка, прилепилась к каменным твердыням. Занята своими сиюминутными прихотями, заботами, добыванием хлеба насущного, бесхитростными развлечениями и забавами. Вон скользит по Москве-реке спортивная лодка, длинная, как лезвие, оставляя солнечный, слепящий надрез. Загорелые гребцы красиво, в такт, сжимаясь и распрямляясь, словно пружина, толкают лодку тонкими веслами. Вот в медленно текущем автомобильном потоке за стеклом спортивной красной «Альфа-Ромео» сидит черноволосый кавказец, прижимает к уху мобильный телефон, белозубо смеется, и по его победному играющему выражению лица ясно, что он разговаривает с женщиной. Напротив, через реку, белеет особняк английского посольства, на его лепном фасаде развевается британский флаг, и видно, как у гранитного парапета обнимаются юноша и девушка, он показывает ей на воду, и там, куда он показывает, крохотные, черные на солнечной реке, плывут утки. Город шумел, переливался, источал в небеса стеклянный, тающий воздух, не замечал Белосельцева, и тот радовался, ощущая себя безвестной частичкой любимого, вечного города.
Но вдруг паника к нему вернулась. Он вспомнил сатанинские, огненно-желтые, как осветительные приборы, глаза Гречишникова и чувствовал уверенность, что тот знает о взрывах, готовит их, что между ним и чеченцем существует жестокая связь, и город, который безмятежно переливается вспышками стекла,
