плевались, пели эскимосские народные песни, выносили из Мавзолея вождя, изгоняли арабов с левого берега реки Иордан, изобретали атомную бомбу, сочиняли для Бродского стихи, тащили из овцы Долли недоношенного ягненка, совали за пазуху Папе Римскому мокрую лягушку, лакали по-собачьи воду из реки Лимпопо, завинчивали большую крышку на ягодицах улыбчивой жирной тетки из первой волны демократов, хоронили Влада Листьева, надев на него очки, совали в руки Холодова чемоданчик, приговаривая: «Так будет лучше, Дмитрий». И все кружилось, шлепало по полу перепончатыми утиными лапами, било по паркету слизистыми плавниками, долбило грачиными клювами, сыпало перхотью, золотыми монетами, колкими остротами, издавая острый запах нефти и чеснока. Всасывалось, погружалось в огромную воспаленную матку, которая жадно пульсировала, вбирая в себя этот шумный, летящий из-за горизонта рой.
Белосельцев очнулся на набережной под мелким дождем. Прокурор махал рукой, подзывая машину.
– Прошу вас, Виктор Андреевич, едем смотреть коллекцию!..
Глава девятая
От гостиницы «Россия» они катили по набережной, глядя на реку, где скользили нарядные, в лампочках и гирляндах, кораблики, с которых пускали салют в честь победителей фестиваля. Струи огня взлетали над палубой, распускались в небе пышным букетом звезд, превращая реку в золотистое сверкание. Белосельцеву казалось, что каждая звездочка имеет шесть крохотных кончиков, и он удивлялся этому искусству пиротехники. Прокурор был очень возбужден, говорил без умолку, перескакивая с темы на тему:
– Я считался лучшим оратором на факультете и вполне бы мог практиковать адвокатом!.. Мы проводили на первом курсе конкурсы экзотических галстуков, и я завоевал первый приз!.. Я даже писал стихи, от которых девушки сходили с ума!.. Там была такая строфа: «Умирают левкои – легко им. Как сиреневый пар – парк...» Неплохо, не правда ли?..
Кремлевская стена, мимо которой они проезжали, казалась сочно-малиновой, воспаленной, словно щека, по которой ударили ладонью.
– Не спрячутся! – Прокурор иронически кивал на стену, подразумевая засевших в Кремле властителей. – Мы их заставим уйти!.. Вы знаете, как говорил Франко?.. «Друзьям – все, врагам – закон». В Испании я видел его могилу... И там, представляете, летали бабочки-белянки, как белые духи примирения...
Они въехали на Каменный мост. Комиссары с красными и синими ромбами стояли в окнах Дома на набережной. «Ударник» все так же мучился тиком, дергая рекламой «Рено». Белосельцев боялся, чтобы прежде времени не кончилось действие веселящего напитка, от которого Прокурор испытывал потребность в сильном поступке, в ярком впечатлении, в страстном переживании. Чтобы тот не опомнился, не заподозрил неладное, не развернул машину в сторону Генеральной прокуратуры, где в сейфе лежит сокровенная секретная папочка со стопкой бумаг, способных сокрушить Президента. Но Прокурор был в ударе, продолжал разглагольствовать:
– Прокурор должен быть бесстрашным и честным... Мне угрожают... После последнего телеинтервью угрожают сжечь дачу... Я непременно приглашу вас на дачу... У меня великолепно... На участке весной цветут ландыши, а осенью растут белые грибы...
Дом времен сталинизма возник в окончании моста, и над ним, в сыром тумане, огромная красная бабочка складывала и раскрывала крылья, привлекая к себе внимание. Словно требовала от Белосельцева, чтобы тот не проехал мимо.
– Вот здесь! – Белосельцев указал водителю разворот, куда следовало направить машину, чтобы приблизиться к дому.
Во дворе было сумрачно, сыро. На тяжелом фасаде желтели окна. У тротуара стояли машины. Белосельцев быстро просмотрел их ряды, безошибочно выделяя одну, притаившуюся под деревом у заветного подъезда, – со штырями антенн, с погашенными фарами, затемненными стеклами. Машина была обитаема. Сидевшие в ней невидимки отметили их прибытие. Проверили частоту настройки приемника. Всматривались в индикаторы, принимая сигналы крохотной, размещенной в квартире телекамеры.
– Приехали... Можем выходить... – бодро сказал Белосельцев, указывая Прокурору на подъезд.
Поднялись на этаж, к замшевой двери, с затейливо выбитым готическим номером. Белосельцев позвонил, и в глубине квартиры откликнулся нежный клавесин, пролепетавший аккорд средневековой мелодии.
Дверь отворилась, и Вероника, светящаяся, радушная, радостно изумленная тем, что хозяин явился не один, а с гостем, встала на пороге. Прямой пробор на маленькой красивой голове, белая просторная блузка с отложным воротником. Неуловимое сходство с дореволюционными барышнями, поступившими на Бестужевские курсы. И опять на пороге пахнул на Белосельцева легкий запах ее духов, породив летучий рой ассоциаций, столь быстро исчезнувший, что невозможно было в нем разобраться, – один дурман и головокружение.
– Здравствуйте, – улыбнулась она сразу обоим свежей и чистой улыбкой, от которой Прокурор стал чуточку выше, потянувшись на ее свет. – Дождик на улице?
– Какая у вас милая дочь. – Прокурор стал галантно расшаркиваться.
– Это мой секретарь, – посмеиваясь, сказал Белосельцев. – Помогает мне писать мою книгу. У меня с ней роман чисто платонический. – Дивясь своей непринужденности, Белосельцев взял Веронику за руку, осторожно поцеловал. – Дайте-ка нам что-нибудь выпить, милая Вероника.
Белосельцев пригласил Прокурора в комнаты, зорко оглядывая уже знакомые декорации. Бар с напитками, среди которых не виден флакон с возбуждающим, веселящим настоем. Ангольские и нигерийские маски. Эфиопские лубки на пергаменте с изображением чернокожих святых. Буддийская бронза, добытая на рынках Камбоджи. Каталог бабочек, раскрытый на африканской странице. Белый куб компьютера с голубым экраном, на котором мерцает таблица. Все говорит о привычках и пристрастьях хозяина. О его скитаньях. О многотрудной работе над книгой, в которой ему, утомленному путешественнику, помогает молодая поклонница, с которой он на «вы», которой старомодно целует руку.
– Боже мой, какая красота!
Этот возглас Прокурора относился к сверкающему драгоценному многоцветью, которым была наполнена вторая, полуоткрытая комната. Там, на стенах, переливались всеми цветами радуги бабочки, помещенные в промытые стеклянные коробки. Они словно были запаяны в хрустальные призмы, излучавшие сочные спектры. Стекла были освобождены от пыли. Коллекция вернула себе первозданную свежесть тех дней, когда он, наполнив очередную коробку, ставил ее под ночной свет лампы. Часами неотрывно смотрел на узоры, порождавшие головокружение, сладостные галлюцинации, разноцветные бреды. В них не было мыслей, а одни восхитительные абстрактные чувства, не прекращавшиеся во сне, когда душа, освобожденная из плотского плена, летала среди цветных райских туманов.
– Вот моя коллекция, которую я вам обещал показать.
Белосельцев ввел Прокурора в комнату, занятую почти наполовину просторной кроватью под полосатым восточным покрывалом с длинными круглыми мутаками. Эта постель была волчьей ямой, тщательно замаскированной, куда должен был рухнуть потерявший бдительность Прокурор. Не подозревая близкого конца, тот шел в яму с завязанными глазами, на которые ему наложили многоцветную повязку. Две телекамеры, черно-белая и цветная, спрятанные в люстру и узорный оконный карниз, следили за ним.
– Расскажите, как вы ее собирали? Как провезли сквозь горящие границы и воюющие континенты? – Прокурор приближал лицо к коробкам, и оно отражалось в стекле, облепленное бабочками.
Вошла Вероника, приветливая, милая, неся маленький серебряный поднос, на котором стояла бутылка коньяка, две налитые рюмки, стеклянная вазочка с фисташками.
– О чем же книга, которую пишет Виктор Андреевич? – Прокурор был восхищен коллекцией, восхищен Вероникой. Опоенный зельем, он искал поводов восхищаться. Казался себе чутким, романтичным, утонченным.
– Он пишет книгу о бабочках, – охотно и приветливо стала объяснять Вероника. – Каждая пойманная бабочка – это страничка его жизни, какой-нибудь военный случай, встреча с политиком или разведчиком. Ну и, конечно, любовные приключения, встречи с прекрасными женщинами. Книга – дневник жизни, где каждая бабочка – листок календаря.
Белосельцев был изумлен проницательностью молодой женщины, угадавшей его тайную мечту. Был изумлен утонченной веселой ложью, которую она говорила. Ей нравилось лгать и играть. Нравилось держать серебряный подносик с коньячными рюмками, в одну из которых она капнула зелье. Она видела в
