Белосельцеве соучастника, такого же лжеца и лицедея. Они оба губили доверчивого человека, присевшего на край кровати.
– Рад видеть вас в моем доме. – Белосельцев взял с подноса рюмку, ту, на которую указали ему смеющиеся глаза Вероники. – Я восхищаюсь вашим мужеством. Понимаю весь риск вашей деятельности. Желаю вам успеха в многотрудных деяниях на благо России, во имя Его Величества Закона!
Прокурор благодарно принял рюмку из рук Вероники. Они чокнулись, и Белосельцев, глотая обжигающий душистый коньяк, увидел, как хватают хрусталь рыбьи губы Прокурора, как не спускает он глаз с Вероники.
Действие дурманного зелья стало проявляться немедленно. В голове Прокурора загорелось негасимое солнце. Он испытал прилив возбуждения, желание говорить, рассуждать. Ему хотелось нравиться, слышать похвалы, быть в центре внимания. Растворенный в коньяке препарат порождал в нем род безумия, когда он остро, с нарастающей силой ощущал свое величие, был милостив к окружающим, делился с ними этим величием. И все остальные переживания, свойственные ему – бдительность, осторожность, прозорливость, – были усыплены и подавлены этим господствующим возбуждением.
– Вы верно меня угадали!.. Его Величество Закон и Ее Величество Россия!.. Я чувствую драматизм момента!.. От меня одного зависит, в каком направлении двинется история России!.. Страшно подумать, что от воли, честности, бесстрашия одного человека зависит судьба великой страны, великого народа, нашей молодой и такой хрупкой демократии!.. Это страшная тяжесть, страшная ответственность!.. И одновременно счастье!.. На тебя смотрят враги и друзья, тебя ненавидят, тебя обожают!.. Стараются подкупить, грозят убить и одновременно молятся за тебя по монастырям и церквам, думают о тебе с надеждой в каждой семье!.. Я владею страшной тайной!.. Если бы вы знали, что содержится в тоненькой розовой папочке, лежащей в сейфе в моем кабинете!.. Какие чудовищные преступления власти!.. Какая бездна падения!.. Это не люди, а клубок червей, проползший в Грановитую палату!.. Не просто воры, похитившие заводы, прииски, авиационные компании!.. Не просто грабители, уносящие из казны алмазы, золото, драгоценные изделия и царские монеты!.. Они похитили саму власть, сам священный выбор народа, каждый раз в дни выборов похищая миллионы голосов избирателей, продлевая с помощью невиданного обмана свое бесчестное присутствие в Кремле!.. И вокруг этого трупы, заказные убийства, развязывание войн!.. В этой папочке смертный приговор Президенту!.. Смертный приговор его ненасытной семейке!.. Смертный приговор Зарецкому!.. Все они обязательно кончат в металлической клетке, и я сам приду на процесс, чтобы убедиться, надежно ли она заперта!..
Прокурор говорил бесконечно. О своей священной, религиозной миссии, делающей его современным князем Пожарским. О спасительной судьбоносной роли московского Мэра, который после смуты начнет на пепелище новую эру процветания и могущества. О необходимости объединяться всем честным людям. О влиянии женской красоты на поведение рыцаря, готового совершить свой подвиг. О прекрасном уделе прожившего жизнь человека, имеющего досуг писать книгу жизни, глядя, как за окном падает снег, принимая из добрых женских рук чашку горячего глинтвейна.
Белосельцев чувствовал его беззащитность. Ему было скверно от мысли, что он участвует в неправедном деле. Что вероломно заманил человека в ловушку. Опоил его ядом. Помутил рассудок. Усадил на край просторной кровати с полосатым восточным покрывалом. Подвел наложницу. Выставляет обоих под острые глазки телекамер. И все это бесчестное, непотребное действо освящается драгоценным иконостасом его коллекции, где каждая бабочка как крохотная икона, перед которой он молился о любимых и близких, об избавлении от смерти, о встрече с небесным ангелом. Вся летопись его жизни, драгоценный, в муках добытый опыт оскверняются гадким деянием.
Надо прервать обман. Открыться говорливому, потерявшему разум человеку. Увести его из фальшивой, созданной декоратором квартиры. Отпустить в безумный, непоправимо изуродованный мир, где ему, Белосельцеву, нет места. А место его – в одиноком бревенчатом доме, среди осенних дождей и зимних снегопадов, когда замерзшей рукой он станет заталкивать в печь березовое полено, жечь сухую кору, слушать в трубе вой огня и ветра. Длинные одинокие вечера и долгие бессонные ночи позволят ему вспомнить прожитую жизнь, куда он вбежал счастливым смеющимся мальчиком, любящим маму, милых и близких, синюю сосульку в окне, сверкающую рыбку в аквариуме, а выходит убеленным стариком с непроходящей печалью в сердце, с ноющей болью в старой ране.
Он уже собирался прервать Прокурора, открыть обман. Но в соседней комнате громко, властно зазвонил телефон. Белосельцев поспешил к телефону, снял трубку и не ошибся – звонил Гречишников:
– Молодец, все отлично!.. Вижу вас на экране... Слушаю ваш разговор... Все классно, все удается!.. Ты делаешь великое дело!.. Отомсти за «Новую Хазарию»!.. Отомсти за оскверненный Кремль!.. Отомсти за ребятишек из Печатников!.. Через пять минут уходи, оставляй его с девкой!.. Если что, я рядом!..
Гудки в трубке. Острое понимание того, что он несвободен. Им управляют. Как реактивный, начиненный электроникой снаряд, выводят на орбиту. Сбрасывают ступени. Отделяют боеголовку. Сближают с целью. Включают бортовое оружие. Выстрелом лазерной пушки сбивают ракету противника. Бесшумная вспышка в небе, словно погасла звезда. Она опадает на землю обгорелыми лоскутками металла, обугленными лепестками антенн, опаленными крыльями бабочек.
Он вернулся в комнату в момент, когда Прокурор читал Веронике стихи, держа ее руку.
– «Умирают левкои – легко им. Догорела заря – зря. Как сиреневый пар – парк...» Ну, это так, пустое... Воспоминания чудных дней... Теперь в моей судьбе властвует не рифма, а закон... Впрочем, сейчас, когда я вас увидал... – Появление Белосельцева его смутило. – В молодости я увлекался Бальмонтом, Северяниным... Божественная коллекция...
– Срочный вызов. Должен вас ненадолго оставить, – сказал Белосельцев. – Вероника, развлеките дорогого гостя. Расскажите ему подробнее о нашей коллекции. Совершите с ним путешествие на иные континенты, в иные миры...
Вероника проводила его до дверей, улыбнулась на прощанье очаровательной улыбкой, синтезированной в лаборатории обольщений. Он снова ощутил терпкий запах ее духов, как летучую струйку эфира в душном воздухе Африки, оставленную пролетевшей бабочкой.
Во дворе было темно, шел дождь. Горели по фасаду мутные желтые окна. Машина с антеннами стояла под мокрым деревом без огней. Белосельцеву почудилось, что за темными стеклами загорелся и тут же погас красный уголек сигареты.
Он вернулся домой, зажег свет, и голые, лишенные коллекции стены кабинета ужаснули его бледными прямоугольниками, испятнавшими обои. Эти блеклые, оставшиеся от коробок отпечатки были образом смерти, ожидавшей его неизбежно, когда погаснут разноцветные впечатления мира и в глазницах останется тусклый сор истлевших зрачков. Он закрыл дверь в кабинет, как закрывают двери ограбленной церкви, с пустыми проемами иконостасов, откуда выломали иконы, с опрокинутыми подсвечниками, разбитыми лампадами, мерзкими надписями на лицах святых и угодников. К святотатству, которое учинили разбойники в его домашней молельне, был причастен он сам. Ощущение нарушенных заповедей, оскверненных святынь вызывало в нем брезгливость к себе самому, словно он надел чьи-то нечистые, взятые в мусорной яме одежды. Он пошел в ванную, долго стоял под душем, смывая с себя клейкую пленку, оставшуюся после прожитого дня, похожего на огромную скользкую медузу, которая, проплывая, коснулась его, оставила на нем едкую слизь.
Вернулся в гостиную. Снял с книжной полки Тургенева. Положил на столик. Лег на кушетку под плед. Открыл «Записки охотника» и стал читать наугад отрывок с описанием летнего луга. И вдруг счастливо задохнулся, ослеп от солнечного блеска травы, мелькания цветов. От мотыльков, прозрачных в слепящем свете, облепивших пряный цветок. От жужжанья шмелей и пчел, падающих в сладкие ароматы цветного горошка. От тусклого свечения бронзовых тяжелых жуков, сонно копошащихся в белых мохнатых зонтиках. Он стоял в путанице стеблей, шелковистых листьев, изумрудных колосков и метелок. Капля росы вдруг загоралась алмазом и тут же пропадала, стоило качнуть головой. Разноцветные мушки вились над белой ромашкой. Прозрачная, в черных прожилках боярышница плавно пролетела, как барышня в девичьем сарафане. Огненно-красный червонец с металлическим блеском метался над лугом. Крохотная птица, нанизав на клюв зеленую стрекозу, повисла на гибкой травинке. Ветер, волнуя легкие гривы, пролетал над лугом, неся ароматы пыльцы, сладкие запахи меда, дуновения цветочного сока.
Это видение летнего луга было прекрасным, очистительным. Он зарывался в траву, спасаясь от мучительных, настигавших его видений. Катался по стеклянным стеблям, пушистым листьям, мохнатым
