глаза кто-нибудь да закроет...
Белосельцев чувствовал скоротечность их встречи, неизбежность разлуки. Хотел их всех защитить, оградить от грядущей беды. Обнять их всех, сказать им нежное слово, прижать, как братьев, к груди. Но не было сил и слов, только слезы текли, и было горячо на руке от упавшей слезы.
Николай Николаевич встал, останавливая строгим жестом женщину и подростка, поднявшихся было следом. Поманил за собой Белосельцева:
– Пойдем, покажу самолет... Он тоже слезами омыт...
Они приблизились к гаражу, прошли в глубину его мимо ржавого «Форда». Николай Николаевич распахнул висящие холстины, открывая завесу, и в сумрачной глубине, покрытый лаком и блеском, предстал самолет неизвестной конструкции. Овальный высокий киль был украшен красной звездой. Вдоль фюзеляжа проходила линия, подчеркивающая длину и стройность машины. Аккуратными красными звездочками было помечено число воздушных побед. Крылья едва выступали из корпуса и во время полета выдвигались, меняли свою геометрию, позволяли машине совершать виражи и пикирование. На дверцах, с обеих сторон, искусной рукой были начертаны Богородица с золотистым младенцем и Сталин в парадном мундире. Носовую часть, где, невидимый, скрывался пропеллер, украшал алмазный орден «Победа», переливавшийся драгоценными гранями. Пахло лаком, бензином и краской, как в конструкторском бюро, где, готовый к испытаниям, хранится опытный образец самолета. И летчик-испытатель в очкастом шлеме отражался в стеклах кабины.
– Он убьет Змея, который по небу и который у Кремля на земле... Бомбовая нагрузка в отсеках и угол атаки бессрочно... Вылет в двенадцать ноль-ноль, а остальное секретно...
Белосельцев всматривался в фантастический летательный аппарат и с трудом узнавал «Москвич», замаскированный под боевой самолет. Автомобиль Николая Николаевича был преобразован для воздушных сражений. Летчик вслушивался в московское небо, в котором приближались к столице армады люфтваффе, и он был готов взлететь, один, без прикрытия, на виду у любимого города отразить нашествие.
Белосельцев знал, что он свидетель вещего безумия, которое одно способно объяснить хаос распавшегося мира и выступить против зла. Прорицатель, открывший происхождение зла, был одновременно и воин, готовый сразиться со злом. Был одинокий воин русской Победы.
Николай Николаевич опустил холсты. Занавесил чудесную, готовую к бою машину. Вывел Белосельцева из гаража.
– Первый вылет мой, потом твой... Теперь ступай, тебе далеко идти... – И медленно отошел к реке, остановился среди сияющих вод, словно встал в текущий огонь.
Белосельцев покидал прибрежный пустырь вместе с Серегой, у которого оказались какие-то дела на рынке, и он устроился рядом с Белосельцевым на сиденье, довольный тем, что не нужно идти пешком.
– Вы видели наш самолет? Николай Николаевич вам показал? – Серега, томимый желанием поговорить на запретную тему, боролся с обстановкой строгой секретности. Нарушая запрет, блестел глазами, возбужденно крутил головой, заглядывал в лицо Белосельцеву. – Мы теперь на машине не ездим, ходим пешком. Это раньше у нас был «Москвич», а теперь штурмовик. Мы две недели работали, переделывали его в самолет. Держим в ангаре в полном секрете, скрываем от глаз разведчиков. Красивый? Вам понравился?
– Сказочный.
Белосельцев представил лакированный, нарядный, с красной звездой самолет, украшенный Богородицей и генералиссимусом Сталиным, с сияющим победным орденом. В сумраке, окруженное холстами, изделие напоминало секретную боевую машину и одновременно детскую забаву, которую устанавливают на детских площадках для потехи малышни или подвешивают к каруселям в парках. Глазированная, в виде самолета, люлька, мигая огнями, мчится по кругу рядом с конями, верблюдами, потешными космическими кораблями.
– Когда я смотрел на ваш штурмовик, я почему-то вспомнил сказку о ковре-самолете, о Змее Горыныче, о спящей царевне.
Белосельцев осторожно взглянул на Серегу, не обидел ли его легкомысленными сравнениями. Но тот не обиделся, оживился, окончательно распечатал уста, словно Белосельцев угадал таинственный, сказочный смысл затеи.
– Николай Николаевич Змея Горыныча хочет взорвать. С самолета его разбомбить. Как Гастелло, на дракона спикировать и раздраконить. Мы сейчас взрывчатку добываем, разместим ее в бомбовых отсеках. В багажнике и на заднем сиденье.
– Как – взорвать? Какую взрывчатку? Взрывчатка-то вам зачем? – встревожился Белосельцев, еще не ведая, где проходит размытая грань между причудливой игрой и реальностью. – Где этот Змей Горыныч?
– Ну как же! – удивился Серега. – Николай Николаевич ведь вам говорил. Змей вокруг Кремля залег, свой хвост заглотал и петлю стянул. Если в то место ударить, то голову и хвост одним разом взорвешь, и Змей умрет.
– Вы что ж хотите – Кремль взорвать? Ведь он охраняется. Повсюду посты, наблюдатели. В воротах запоры, сети, которые любую машину уловят и остановят. Вам не пробиться.
– Да Кремль никто не хочет взрывать, – с досадой произнес Серега. – Кремль наш, русский. Кто же на него руку подымет? Мы Кремль хотим от Змея очистить. Николай Николаевич точно высчитал, где голова Змея. Он шагами промерил, на чертеж нанес. Если смотреть от Лобного места, то шагов за тридцать от Спасских ворот. Туда самолет направим, Змея взорвем, и кольцо вокруг Кремля разомкнется.
– Он что же хочет – за руль сесть и себя вместе с машиной взорвать? Себя убить хочет? – Белосельцев вдруг понял, что это не игра, не забава. Пророк, создавший учение о Русском Герое, готовится воплотить это учение в подвиг. Совершить мистическую жертву. Поразить зло. Освободить заколдованный мир. Пронзить копьем перепончатую крылатую гадину. Спасти царевну у врат. Вместо белого коня под драгоценным седлом – поношенная машина, перекрашенная под боевой самолет. Вместо копья, ударяющего в пасть чудовища, – взрывчатка в багажнике. Девой у Спасских ворот была пленная измученная Россия. Зло, погубляющее народ, имело сказочное воплощение Змея. Героический витязь в алом плаще, ведущий священную брань, был сам Николай Николаевич, русский Пророк и Герой, которого только что видел Белосельцев стоящим у просторной реки, окружавшей его голову сверкающим нимбом.
– Николай Николаевич говорит, что в России появился Избранник, который ее спасет. Но он пока сам себя не знает, как бы спит, усыпленный Змеем. Надо Змея убить, и тогда Избранник проснется, увидит, что Россия страдает, и ее спасет. Николай Николаевич хочет Змея убить, чтобы Избранник проснулся и в Кремль прошел. Хочет ему путь прорубить, разомкнуть замок. Сам себя считает Предтечей, которому суждено принести жертву, взорвать Змея и открыть дорогу Избраннику.
Они ехали по Печатникам, среди унылых, однообразно расставленных многоэтажек. Мигала огоньками вывеска ресторана. Дрожал, будто стеклянный, воздух над бензозаправкой. На рекламном щите девица примеряла колготки. Перебегал дорогу бомж, похожий на первобытного, заросшего до бровей человека. Качались у остановки автобуса двое пьяных, уперев друг в друга потные лбы. И в этом обыденном мире, среди гоношенья безликой толпы, однообразного рокота машин, готовилось совершиться чудо. Извечное, древнее, описанное в русских волшебных сказках, воспетое в богатырских былинах, отмеченное в сказаниях старцев, воплощенное в прекрасной иконе, явленное в знамении с пролетной лучистой звездой, запечатленное огненным солнечным знаком на бегущей реке. И он, Белосельцев, аналитик, прагматик, искушенный в построениях разума, не верящий сказителям и витиям, был приобщен к чуду, извещен о нем, был выбран в свидетели чуда.
– Скажи, Сергей, может быть, это просто игра. Вы просто оба играете. Знаешь, бывают такие игры, когда разыгрываются баталии, сцены из древней истории. Одни наряжаются в доспехи русских воинов, другие надевают латы тевтонов. Мечи, кольчуги, шлемы. Знамя князя, штандарт крестоносцев. И где-нибудь на льду Чудского озера, у Вороньего камня, сходятся, рубят друг друга, издают боевые кличи, а потом, уставшие, садятся у костра, жарят шашлыки, дружно пьют водку. Есть такие исторические игры, очень увлекательные.
– Да что вы! – с обидой и отчуждением посмотрел на него Серега. – Какие игры! Николай Николаевич – Предтеча и Народный Мститель. Он откроет дорогу Избраннику и отомстит за народ. У него родные погибли, и ему видение было.
