– Значит, чер умрет больно, – сказал Илья вслух.
На улице творилось что-то странное. Женщины щеголяли в одинаковых кофтах – зрелище было и смешным, и жутким. Илья провел в окраинных блоках уже достаточно, но такого единообразия в одежде еще не видел.
«Черы глупеют, – отметил он брезгливо. – Однако неотложке надо подумать о методах более гуманных. Черы – пусть безмозглые, но все же люди, и резать их, как скот, не годится».
Илья вышел на площадке семнадцатого этажа и остановился у двери с рукописной табличкой: «Тарасов В.А. ЧЕР».
– Ох ты, боже ж мой… – пробормотал он. – Оскорбленное самолюбие, да?
Он врезал ногой по металлической накладке. Дверь, вместо того чтобы затрещать, легко распахнулась и ударилась о какие-то коробки в прихожей.
– Открыто! – крикнули из комнаты.
– Еще бы…
Илья неслышно сдвинул ручку замка и, расстегнув на рубашке среднюю пуговицу, достал завернутый в газету нож.
– Открыто, что вы там стоите?
– Уже нет… – Он бросил газету на пол и, заглянув для порядка на кухню, протиснулся между шкафом и кроватью.
Посторонних в квартире не было. Чер Тарасов занимался не то уборкой, не то переездом – повсюду лежали какие-то тряпки, перевязанные бечевкой книжки и прочее барахло. У стены возвышалась стопка ящиков из овощной лавки.
Чер оторвался от полупустой коробки и посмотрел на Илью – иронично, поверх допотопных очков в роговой оправе. Тарасову было около шестидесяти, но он был еще крепок – с крупным лицом, большими руками и довольно мощным торсом. Очки его только портили.
– Вот такие вы, да? Неотложка…
Ножа Тарасов не испугался, и это было неприятно.
– А я вас завтра ждал, – сказал он. – Ошибся.
Тарасов снял очки и покусал толстую дужку. Без очков он выглядел серьезней.
– Мы с тобой нигде не встречались? – спросил Илья. – Погоди… Ты вчера на конвертере не был?
– Был.
– Ты работаешь? Ну вот, статус приличный. И что тебе неймется, чер Тарасов? Не жизнь – красота! Линейка – бесплатно: сел и поехал. В лавке тоже все бесплатно. Харчи, шмотки – чего душе угодно! Хочешь – ходи на работу, не хочешь – на кровати валяйся, кино смотри с утра до ночи. А ты мешаешь…
– Кому же я мешаю?
– Всем! Всем мешаешь, чер.
– И тебе?
Тарасов говорил, как нормальный человек, и вел себя тоже – как нормальный, но Илья знал: это фикция. Ему еще на первом инструктаже объяснили, что настоящее сумасшествие умеет маскироваться. Тот, кто гуляет по улице без трусов или мнит себя Наполеоном, практически безвреден. Хуже с такими вот «нормальными». Пока они не начнут действовать, их не определишь. А когда начнут, бывает уже поздно.
– Ты обществу мешаешь, – нашелся Илья.
– А общество – это кто?
– Вообще… – он широко повел рукой. – Люди.
– А я – кто?
Илье захотелось ответить позаковыристей, но на ум ничего не пришло.
Пора кончать, понял он. Этот восьмидесятибалльный дебил нарочно голову дурит, отвлекает.
– Мне не избежать… – сказал Тарасов. – Судьба человека не может отличаться от судьбы человечества. Я к твоим услугам, палач.
Илья кончиком ножа почесал себе спину.
– Я не палач.
– Тогда санитар. Любая мотивация хороша, если она действенна.
– Тарасов… сколько у тебя баллов?
– Ты в курсе. – Он медленно надел очки и расправил плечи. – Давай, санитар. Спасай свое общество.
Что-то было не так. На месте врача Илья без сомнений поставил бы диагноз «болен мозгами». Но сейчас диагноз приравнивался к смертному приговору. Тарасовым, конечно, надо было заниматься – лечить, лечить и лечить. Но не убивать. Если казнить всех странных людей на Земле, то кто же останется?..
– Царапин! – проскрежетало в динамике. – Ты сделал?
– Нет…
– Связь!
Илья выругался и, нажав кнопку, ответил:
– Нет еще. Но я на месте. Кое-что выясню…
– Царапин, не трепись с ним. Выполняй и уходи. Быстро!
– Начальство беспокоит? – улыбнулся Тарасов, снова снимая очки.
– Что ты молчишь, Царапин? – гаркнули за ухом.
Тарасов, глядя на Илью, затрясся от безмолвного смеха и потянулся к карману, из которого торчал белоснежный платок.
– Царапин! Вопросов объекту не задавать! – надрывался динамик, тревожа какой-то хилый нерв возле уха. – Объект опасен. Предупреждаю тебя, Царапин!..
– Да все, все!.. Все! – повторил Илья, прижимая часы к подбородку.
Он на секунду выпустил чера из поля зрения, а когда повернулся, увидел, что тот находится гораздо ближе, чем раньше. Тарасов завершал длинное движение правой кистью, в которой вдруг что-то блеснуло. Не позволяя себе анализировать, Илья выбросил вперед руку с ножом, выбросил так резко и далеко, как только мог.
Рефлексов за четыре года спокойной жизни он не утратил. Илье приходилось сидеть не только на западе Европы, но и в местах менее комфортных, например, в Африке или на юге Камчатки, где слово «юг» кажется издевательством. Правильно вести себя в тюрьме Илья научился еще в первый срок, и особых проблем у него не возникало, но кроме проблем особых были и рядовые, каждодневные – они-то и дали ему множество полезных навыков.
За ухом все говорили и говорили, но Илья уже не слушал. Голова кружилась от зуда, и чтобы как-то занять руку, он продолжал колоть тело – сначала сползающее, а потом и лежащее. Силы в этих ударах было меньше, тупой нож не входил и на половину, но прежде чем Илья выдохся и упал в кресло, вся комната покрылась бордовыми брызгами.
– Заткнитесь вы там… – прошептал он.
– Выполнил? Как?
– «С особой жестокостью», – безразлично произнес Илья.
– Результат гарантирован?
– Да уж…
– Хорошо, уходи. Не забудь о следах!
– Не забуду. – Он осмотрел заляпанные ладони. – Следы уберу. Вот отмоюсь ли…
– Что?! Царапин, что у тебя?
– Ладно… отбой.
Тарасов, распластавшись, занял все свободное пространство, и чтобы выйти из комнаты, Илье пришлось оттаскивать его в сторону. Правый кулак мертвого чера задел за ножку кровати, и из него что-то выскользнуло. Илья присел на корточки и подцепил предмет ножом. Одна из дужек отломилась, а стекла были измазаны кровью, и уже не блестели.
На кухне Илья пустил воду и нагнулся над раковиной. Поплескавшись минут десять, он еще раз посмотрел на свои руки. Чистые. Не очень-то и замарался…
