– Ты точно соду туда добавил? – осведомился он. – Не соль? Ты из какой баночки брал? Та, что со слоном? Или с котятами?
– Щиплет, да? Хорошо, – умиротворенно произнес Илья. – Если щиплет, значит ты живой.
– «Щиплет!» – с сарказмом повторил Андрей. – Так дети говорят: «щиплет»… а это не щиплет, это… как будто меня жрет кто-то!..
Илья отнес кастрюлю и включил монитор. По четвертой программе показывали шестьсот седьмую серию исторического детектива «Герои». Андрей в этом фильме ничего не понимал, но его увлекали длинные планы городских пейзажей, в которых, по заверениям режиссера, каждый кирпичик был воссоздан в соответствии с оригиналом.
В «Героях» рассказывалось о каких-то странных, никому не нужных интригах. Андрей в них запутался еще на первых сериях, тем не менее продолжал смотреть. Ему нравилось любоваться домами – чудными, но разными. И людьми – ни капли не изменившимися. Единственное отличие было в том, что во времена «Героев» никому не приходило в голову определять интеллект-статус человека, поэтому многие на работе и в жизни занимали чужое место. Начальник часто оказывался глупее подчиненного, а жена умнее мужа, – ничего, кроме беды, это не сулило.
Илья устроился в кресле и не переключал программу, хотя сегодняшняя серия была скучной. Актеры вели нудные разговоры про деньги и про любовь.
Когда лысый человек в блестящей куртке достал автомат и крикнул «грохну, падла!», Андрей наконец-то уснул.
Проснулся он от невыносимого зуда. Черная корка подсохла и кое-где уже осыпалась круглыми чешуйками, но тело от этого чесалось не меньше.
Андрей вскочил с кровати и, не говоря ни слова, понесся в душ.
– Рано, рано! – крикнул Илья. – Потерпи еще.
– Все, не могу! – отозвался он, судорожно хватая краны.
Самочувствие было сносным. Гематомы почти пропали, словно смылись вместе с мазью. Андрей помахал руками – насколько позволяли габариты душевой – и пришел к выводу, что способен спасти кого-то еще.
– Илья! Что такое «гематомы»?
– Синяки. А зачем тебе?
– Так… Слышал где-то. Не помню…
Он вернулся из душа и начал одеваться. На штанах появились две новых дырки – не считая той, от кустов. Рубашка пострадала меньше, но тоже нуждалась в ремонте.
– Илья, ты-то как?..
– В норме. Мне бы рубаху… Одолжишь?
Андрей открыл дверцы шкафа и заглянул туда так, словно менял наряды по десять раз на дню. Парадные брюки и две рубашки – вот все, из чего он мог выбирать. Одну, ношеную, он взял себе, вторую, ненадеванную, положил перед Ильей.
– Что делать собираешься? – спросил тот.
– А чего делать-то?..
– Я тут мест не знаю. Я же у вас недавно, в тридцать седьмом. Развлечься бы как-нибудь.
– Какие у нас развлечения?.. Чаю попьем да телик посмотрим.
– Э, нет. Дома я торчать не могу.
– А где же нам торчать?
Илья оделся и расчесал волосы. Рубашка сидела сносно, хотя шили их настолько приблизительно, что даже не указывали размеров.
– Ужас… – молвил он, подворачивая рукава. – Нет, ты серьезно собрался в четырех стенах околачиваться? У тебя друзья-то есть? Лучше, конечно, подруги.
– Подруга у меня была, – кивнул Андрей. – Наставница, Эльза Васильевна.
– Тьфу ты! Ей, небось, лет шестьдесят?
– Нет, не шестьдесят. Но она уже улетела.
– А еще кто-нибудь?..
– Еще Вадик. Он художник.
– Худо-ожник… Давненько я с ними не общался. Что ж, веди.
Вадик жил в одном корпусе с Андреем, этажом выше. Иных знакомых у него и быть не могло – все, что находилось за пределами родного тридцать седьмого блока, Андрею казалось несусветной далью. Единственным островком посреди чужой земли он считал конвертер. Между блоком и конвертером простиралась та же чужая земля, которую он проезжал, не выходя из линейки.
– Здравствуй, Вадик. А я к тебе… с другом, – сказал Андрей, чуть запнувшись. Для него это было непросто.
– Привет, – Илья широко улыбнулся и, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату.
Вадик недоуменно изогнул брови. Он почти все делал так – одними бровями. Это была единственная выразительная часть его лица, остальное терялось в вечной щетине.
– Очень хороший человек, – отрекомендовал Андрей. – Благородный и смелый. И вообще…
– О-о-о! – протянул Илья, останавливаясь перед импровизированным мольбертом – двумя раскуроченными тумбочками. – Опыты с формой? Треугольник, зигзаг и еще маленький треугольничек… Свежо.
Было видно, что он и рад бы не издеваться, да не может. Действительно, картина получилась так себе.
Андрею стало неловко. Он верил, что Вадик настоящий художник. Да и как не верить? Вадик, обладая довольно высоким ИС, два раза в неделю мыл вагоны – на краски этого хватало. Он был либо талантлив, либо безумен. Большинство усматривало второе, но Андрей в него все-таки верил.
– Это не мое, – равнодушно сказал Вадик. – Соседка ходит заниматься. Наташенька, ей восемь лет.
Андрей почувствовал облегчение.
– Покажи что-нибудь из настоящего искусства, – шепнул он.
Вадик поскреб шею и вытащил из-за шкафа квадратное полотно. Укрепив картину на тумбочке, он отступил в сторону.
Андрей увидел дерущихся людей. Потасовка была порядочная: человек сто, и все – по колено в крови. Дрались люди как-то по-бабьи – таская друг друга за волосы. Впрочем, нарисованы они были хорошо.
– Оп-па… – растерянно произнес Илья. – Слушай, дружище… Это не ты писал.
– Я.
– Как назвал?
– Номер двадцать один.
– Двадцать первая работа? – спросил Илья уже без насмешек.
Кажется, он был шокирован, и удовольствия от этого Андрей испытывал больше, чем сам автор.
– Название ни к чему, – заметил Илья. – Название – это слова, а в живописи все должно быть здесь, на холсте. В пределах рамки. Верно?
– Абсолютно, – кивнул Вадик.
– А где предыдущие двадцать?
– За шкафом, под кроватью… Места у меня маловато.
– Да-а… С композицией ты наворочал, но это дело хозяйское. Отнесем на своеобразие манеры. А вот в рефлексах ты ошибся серьезно, тут тебя никакое своеобразие не оправдает.
– Согласен. Если смотреть так, то это ошибка. Но она же стоит неправильно.
– Чего? – Илья нахмурился.
Вадик, млея, перевернул картину. Андрей увидел те же сто человек, только вверх ногами. Вряд ли рисунок мог от этого что-то выиграть. Вдобавок Андрею не нравились разговоры про «рефлекс». Это напоминало о бригадире.
– Невозможно… – выдавил Илья. Он был ошарашен.
– Если поставить обратно, то ничего не найдешь. Убедись, – сказал Вадик, снова переворачивая картину.
