способностями, направляются в специализированные школы. Этим детям уже повезло: государство даст им превосходное образование и будет полностью обеспечивать до двадцати лет – при условии, что они не решат сменить профессию.
Еще одна часть, также немногочисленная, аналогично вундеркиндам поступает в особые школы, правда, совсем иные. Они получают минимальный объем знаний, ровно столько, сколько необходимо для примитивного быта: чтение, письмо и арифметика. Юридически они обычные дети, фактически – уже черы. Каждый из них имеет либо скверную наследственность, либо неустранимые пороки в развитии. Чаще бывает все вместе: потомственные алкоголики рожают таких же потомственных алкоголиков и навязывают им извращенные поведенческие нормы.
Остальные, пройдя контроль-один, надолго забывают о мягком обруче, который им надевали на лоб.
Надолго – до двенадцати лет. К этому возрасту окончательно формируется мотивационная база, иначе говоря – личность. Цель у контроля-два та же: рассортировать. Кому-то из подростков достается направление в профессионально ориентированные лицеи, кому-то – в интернат, после которого их ждет лимитная карта и бесплатная квартира на окраине.
Третье тестирование, или контроль-три, происходит в двадцать лет, перед выдачей гражданских документов. Человек подвергается всестороннему обследованию и получает свой ИС – интеллект-статус. Присвоение ИС дает право на работу, и большинство граждан это право немедленно используют. Единицы продолжают образование и становятся учеными, юристами, а то и политиками – словом, кем-то становятся, если их интеллект-статус соответствует профессиональному цензу.
С двадцати лет гражданин обязан подтверждать свой ИС ежемесячно. Эта процедура гораздо проще: достаточно подойти к любому тест-автомату и заглянуть в сканер. Автомат считывает информацию с сетчатки и выплевывает новую карту, действительную в течение тридцати двух суток. На карте проставлен персональный гражданский номер, интеллект-статус в баллах и совершенно ненужные литеры «С-Р». Или «С-ЧР», если статус оказывается ниже ста пятидесяти.
Вот так же было и с Никитой Николаевичем. Подошел к автомату, чтобы исполнить обычную формальность, и… получил карту чера. В ней стояло сто сорок баллов и его собственный гражданский номер. А перед буквой «Р» появилась еще и «Ч».
Профессор – тогда еще «академик» – разумеется, затребовал повторный тест. И получил то же самое. И в придачу – вторую карту, пошире, похожую на обычную кредитку. Только это была не кредитка, а лимитная карта, на которую поступает социальное пособие. Со времени окончания университета государство впервые что-то предлагало Никите Николаевичу бесплатно. Но это его совсем не радовало. Впрочем, и не огорчало – тогда, два года назад.
Он долго не мог избавиться от мысли, что его разыграли. Грешил и на коллег-преподавателей, и на студентов. Долго – это потому, что попал в пробку на старой развязке. Долго – пока не пришел к себе на кафедру. Там – опять же, формальность! – нужно было предъявить карту.
Он предъявил. И с ним даже не стали разговаривать.
У Никиты Николаевича ничего не отняли, но в центре с картой чера он мог устроиться лишь консьержем или дворником. Работай он хоть круглые сутки, зарплаты не хватило бы и на половину текущих расходов. Он предпочел не работать.
Это была общая ошибка всех опустившихся: ждать и надеяться на лучшее. Он мог бы продать квартиру, машину и кое-что еще, потом перебраться в какой-нибудь блок и преспокойно доживать – почитывая книжечки и внушая себе, что находится в неком сказочном путешествии.
Однако Никита Николаевич ждал и надеялся. Он искренне верил, что в следующем месяце все образуется, встанет на место, и тогда он о-го-го, как отомстит!.. Кому?.. К концу месяца уже нашлось, кому.
Через тридцать дней у него были те же сто сорок баллов. Никита Николаевич погоревал и настроился на новое ожидание.
Привычка к экономии появилась слишком поздно – как раз к тому моменту, когда из банка прислали напоминание о том, что он просрочил очередной платеж по процентам. Телемонитор поминутно выкидывал сообщения о непогашенных счетах за квартиру, штрафах за парковку и фактурах на продукты, которые он по рассеянности продолжал заказывать в дорогих магазинах, – словом, о всех тех грошах, что составляли сотую часть его прежнего жалованья.
Суммы в счетах стояли смехотворные, по сто-двести кредит-пунктов, но эти пушинки быстро слиплись в тяжеленный ком, придавивший Никиту Николаевича так, что он уже не выбрался.
Вскоре его посетил судебный пристав, и все имущество пошло за долги. Он пытался занять у знакомых, молил о помощи, но никто не помог, поскольку ситуация была стандартной. Он в таких случаях тоже не давал. Черы денег не возвращают, откуда у них деньги? Да и сами эти люди – не возвращаются. Уехав из центра и поселившись в окраинном блоке, человек остается там навсегда.
Никита Николаевич пробовал добиваться пенсии, но в социальном фонде ему объяснили, что он ее уже получает – средства идут на лимитную карту, которую он может отоварить в любой гуманитарной лавке. Правда, лавки находятся на окраинах, ну так и жить он будет там же. Это гораздо удобней. Что?.. Непонятно?.. Хорошо. Ему объяснили еще раз, как ребенку. Что?.. Деньги?.. А зачем они вам? Вы ведь теперь…
«Ты ведь теперь чер,” – сказала ему какая-то пигалица. Сказала одним взглядом, но он услышал. И сдался. Сходил для самоуспокоения к ближайшему автомату, удостоверился: ровно сто сорок баллов, и вечером уехал в Бибирево-6. Просто так, наугад.
Первую половину жизни он учился сам, вторую – учил других, и учил неплохо, а под старость оказался в одной бригаде с Белкиным. В пять лет судьба развела даровитого Никиту и невезучих сверстников по разные стороны от интеллектуальной нормы – чтобы в пятьдесят свести их вновь. Верно говорят: от кладбищенской травки и гуманитарной лавки не зарекайся.
Единственное, что у него осталось от прошлой жизни, – это терминал. Еще оставались ботинки из слоновьей кожи, выигранные в лотерею во время последнего круиза. Никита Николаевич ни разу не надевал их в городе и тем более берег в блоке – все ждал подходящего случая. А недавно его ИС рухнул до шестидесяти баллов, ниже всяких цензов. Профессора отстранили даже от бочки с дерьмом. Он осознал, что подходящих случаев не будет уже никогда, и подарил ботинки какому-то бродяге.
Очнувшись от раздумий, Никита Николаевич проверил часы и набрал сетевой адрес Андрея. Маленький экран мигнул и передал картинку с монитора Белкина – тот смотрел «Героев». Конечно, боевик, что же еще?
Нет, все-таки зря ему голову морочат. Чер – он и есть чер.
Вот с Тарасовым они не ошиблись… Сволочи! Двадцать семь ножевых ранений – «с особой жестокостью», как в той газетенке написали.
Тарасов профессору был далеко не симпатичен, ко многим вещам они относились по-разному, но чтоб ножом… двадцать семь ударов! Того, кто это сделал, их разногласия не волновали. С оппонентом спорят, а эти подонки приходят и убивают. Это не противники, это враги.
Никита Николаевич не понимал, почему до сих пор не пришли за ним. И Владимира Тарасова, и Аристарха Павлова вычисляли – как многих других. Его же вычислять было не нужно: вот он, вчерашний преподаватель, с тысячью тремястами баллами интеллект-статуса.
Но Белкин… На что им сдался дурачок Белкин?
Профессор открыл в терминале порнографический сборник и наиграл на клавишах бессмысленную с виду команду. Имитация видеофайлов расшифровалась в развед-программу.
По быстродействию аппарат отстал на целый порядок и штурмовать в лоб уже был не в состоянии, но тихой сапой, маскируя вызов под помехи, он еще мог проникнуть в чужой канал – не в любой и не всегда, но мог.
Никита Николаевич задал параметры поиска и включил караульный режим. Теперь все зависело от Белкина, то есть от его наставника. Какой канал он откроет, в таком профессор и пошарит, сколько соединение продержится, столько развед-программа и скачает.
Профессор догадывался, куда его выведут, однако он ни разу не успевал дойти до конца. Операция заканчивалась слишком быстро, и он получал только фрагменты: куски досье, отдельные строки из отчетов,
