– Она резала колбасу! – с восторгом произнес Лопатин. – Одно дело, когда незнакомая женщина крутит в руках бокал с шампанским, и совсем другое – когда она шурует у тебя в холодильнике. Гениально!.. Придумай для Ирины что-нибудь похожее.
«Ирина! – спохватился Шорохов. – Действительно, Ирина. А то все Рыжая да Рыжая…».
Он был уверен, что вспомнил бы ее имя и сам, – как вспоминал многое, когда это требовалось, но подсказка Лопатина не помешала.
Рыжую Иру, все еще в бессознательном состоянии, переложили на кровать. В одном из санитаров Олег признал солдатика, ежедневно подметавшего дорожку напротив школьного корпуса, но здороваться было вроде как неуместно: и белые халаты, и вся церемония смахивали на приготовления к похоронам. О том, что Рыжая не мертва, можно было лишь догадываться – выглядела она паршиво.
«Санитар» вставил в пневматический шприц мягкую ампулу и, прижав ствол к тонкому предплечью Ирины, посмотрел на Василия Вениаминовича.
– Давай… – сказал тот.
Шприц коротко пшикнул – на бледной коже осталось маленькое красное пятнышко, как от комариного укуса.
– У тебя пять минут, – предупредил Лопатин Олега и вслед за помощниками покинул квартиру.
Шорохов, спохватившись, метнулся на кухню. Как встретить Рыжую после пробуждения и чем ее озадачить, он все еще не придумал. Олег взял было сигареты, но тут же бросил. Снова сунулся в холодильник, но, наткнувшись взглядом на сальную кастрюлю, захлопнул дверцу. Фантазия буксовала.
Чувствуя, что истекают уже последние секунды, Шорохов забежал в ванную и принялся скидывать с себя одежду.
«А чего я так нервничаю?.. – подумал он и вдруг замер. – Рыжая тест не пройдет, это известно… Двойник сказал, что все провалятся…».
Выйдя из ступора, Олег продолжил раздеваться в еще более ускоренном темпе.
«Ничего пока не известно, никто пока не провалился… – шептал он, стягивая носки. – Это все в будущем, а будущее меняется… Оно только для них незыблемо, для тех, кого… да!.. А для нас, для вырванных из магистрали, оно в тумане. Его еще нет, оно только будет… потому оно и будущее…».
Шорохов залез в темную ванну и, судорожно отвернув оба крана, перекинул рычажок смесителя. Спустя мгновение в комнате упал стул, и Рыжая сказала, весьма удивленно:
– Бля!..
Олег еле сдержался, чтоб не заржать, и взял кусок мыла, весь облепленный рыжими волосами. Мимо ванной протопали босые ноги, – он застыл и прислушался, – затем грохнула какая-то сковородка и зачиркали спички. Шорохов принялся поливать себя из душа. Сейчас она войдет… Она войдет и…
– Да-а-а… – протянули на кухне.
Включилось радио.
– В Москве десять утра, и вы слушаете…
– Какой «десять», козел драный?! – взорвалась Рыжая. – Какой, на хер, «десять»? Вы что, свихнулись все?!
Приемник умолк, пятки прошлепали обратно, и она снова завалилась на кровать. Олег понял, что сюрприз под угрозой. Сняв с перекладины несвежее полотенце, он кое-как вытерся и начал одеваться. Халатиком он, в отличие от дальновидной Прелести, не запасся. Подумал: если Рыжая зайдет сейчас – будет глупо. Либо уж совсем голый, либо…
Олег успел натянуть и носки, и джинсы, и все остальное. В ванную так никто и не заглянул.
Отрепетировав у зеркала выражение крайнего безразличия, он вышел в коридор. Покосился на бусинку телекамеры возле вешалки, растерянно развел руками и направился в комнату. Нужно было совершить что-нибудь предельно прозаическое, и Шорохов совершил: достал платок и высморкался.
– Как спалось? – спросил он.
– Да ё-моё!.. Вон, и по ящику тоже…
Шорохов обернулся к телевизору – шел выпуск новостей, показывали репортаж о подготовке к Новому Году.
– Вчера еще лето было, – не глядя на Олега, проронила Рыжая. – Сегодня уже зима…
– Зима, – равнодушно подтвердил он.
– Да какая же зима, когда лето! Только… только, черт, холодно…
Олег вздрогнул. «Холодно». Это было первое слово, которое он услышал от Аси, и оно врезалось ему в память, как легендарное «Поехали!» Гагарина или «Лед тронулся» Бендера-Миронова. Врезалось так, что наверное, останется уже навсегда.
Он помнил все, – каждую Асину черточку, каждое движение. Проснувшись в чужом и невозможном декабре, он вцепился в нее как в единственную частичку реальности. И все запомнил. Особенно морского конька… скрывшегося до весны под тонким черным свитером.
А эта… валялась в постели, взбивая ногами комковатое одеяло и непрерывно почесывая терпкие подмышки. Она таращилась в телевизор и на Олега даже не смотрела. Рыжая, разумеется, его не узнала, но ей было все равно.
«А что же тогда отмочил Иван Иванович? – озадачился Шорохов. – Если его даже к пересдаче не допустили… Что-нибудь похлеще? Вообще не проснулся? Или наоборот, поднял хай? Кидался ножами?..»
Вслед за Ивановым на ум опять пришла Прелесть, и та сцена, когда Иван Иванович в очередной раз позабавил сокурсников дурацким вопросом. И… Ася ему ответила. В бункере она сказала, что Иванова не знает, тем не менее, Шорохов отлично помнил их разговор. У них были дискуссии и раньше, и позже, но эти две реплики Олег мог воспроизвести почти дословно.
Иванов:
Ася:
Так или примерно так… И Прелесть не могла забыть Иванова. Кого угодно, только не этого долговязого чудака… Разве что ей скорректировали пару секторов… Нет, Иван Иванович учился с первого до последнего дня, и удалить его из памяти можно, лишь закрыв все полгода. Но в таком случае Ася не знала бы и Олега. Опять не то…
– Эй, красавец… а ты чего здесь тусуешься?
Ну, наконец-то…
– Ты чей, красавец? Танькин? Это она тебя тут оставила, или ты сам?.. – Рыжая выгнула шею и посмотрела на Олега снизу-вверх. И приоткрыла рот.
Этого еще не хватало… Да под тремя телекамерами…
Шорохов отстранился и, отобрав у нее пульт, переключил канал. Надо было развивать тему провала в памяти, иначе зачем этот тест?
– Красавец, но ведь сейчас лето!.. – жалобно промолвила Рыжая.
На экране дети лепили снеговика.
– Зима, Ирочка, – возразил Олег с садистским удовольствием.
Он снова переключил программу – снова удачно: бульдозер сгребал колотый лед в огромную кучу.
– Зима, милая, зима… – проговорил Шорохов. – Праздники на носу. Елка, шампусик… Погода только фиговая. Холодно.
Олег беспомощно оглянулся на камеру, и сразу, будто этого – то ли слова, то ли взгляда – от него и ждали, в комнату вошел Василий Вениаминович.
– Благодарю, Шорох.
– Да за что?..
– В принципе, не за что. Скажем, за искреннее желание помочь ближнему.
– Срезалась?..
– Ты же сам видишь. – Лопатин, сняв шляпу, скрылся на кухне.
Олег поплелся за ним, Рыжая тоже, вроде, засобиралась вставать, но как-то неспешно.
– Я не согласен, – заявил Шорохов, усаживаясь через стол от Лопатина. Рядом получилось бы слишком интимно: табуретки на пяти квадратных метрах стояли плотно, двигать их было некуда. – Ситуация спорная,
