Василий Вениаминович, не правда ли?
– Нет, не правда. Я для себя все выяснил, и этого достаточно.
– Критерии не определены. Кому-то, например, может показаться, что…
– У нас не Олимпиада, Шорох, – оборвал Лопатин. – Критерий один, его определяю я.
Олег молча покрутил в руках пачку «Явы», затем вытряс из нее сигарету, но тут же бросил на стол и достал из кармана «Кент».
– Я вот что хотел спросить, Василий Вениаминович… Рыж… Ирина скоро займет свое законное место. А тот, кто все это время ее дублировал…
– Не шифруй, мы ее сейчас закроем. Окончательно.
– Что будет с ее клоном? Не могут же они дальше вдвоем…
– В расход, – коротко ответил Лопатин.
– Что?.. Они же как люди! – воскликнул Шорохов.
– Почему «как»? Люди и есть. Обычные люди. – Он положил голову на сцепленные пальцы, борода встопорщилась и нацелилась на Олега. – Когда кушаешь телятину, не стоит думать о телятах. Не связывай эти вещи – вредно для желудка. – Глядя, как Олег закуривает, Лопатин вытащил трубку, но набивать ее не стал. – В каждом деле есть свои издержки, Шорох. Большая пила – большие опилки.
– Щепки… – машинально поправил тот.
Рыжая, то ли проголодавшись, то ли осознав, что у нее дома сидят два посторонних мужика, все-таки соизволила выйти из спальни – одергивая на животе жилетку и загребая ногой рваный тапок.
– Ее прошлое – это ее проблемы, – сказал Олег. – А в школе она не глупее других была.
– Другие мне тоже не понравились, – отозвался Лопатин.
– Подвиньтесь, папаша… – Рыжая пихнула его коленом в спину и, пробравшись к холодильнику, взяла хвостик копченой колбасы.
– Как не понравились? – оторопел Шорохов.
– Наша Прелесть сегодня ночью потрудилась ударно. Я всех посмотрел и всех забраковал.
– И какие же там были претензии?
– Разные. Ну, засиделись мы с тобой… – Лопатин пригладил бороду и убрал трубку. – Пора, Шорох.
– Погодите! Иванов на чем засыпался?
– Хватит меня допрашивать!
– Это личное, Василий Вениаминович. У нас с ним в школе большие нелады были, и мне просто интересно. С ним, наверно, такая же история? – Олег показал глазами на жующую Ирину. – Бабы, водка, музон?..
– Такая же… – нехотя ответил Лопатин.
Шорохов отвернулся к окну.
Спиртное Иван Иванович, по его собственным утверждениям, игнорировал. На базе это проверить было трудно, но Шорохов не сомневался, что так оно и есть. Пьяного Иванова он не мог и представить. С женщиной Иван Иванович пал, когда иные уже познали в группе всех и пошли познавать по второму кругу. Что же касается музыки, то к любым ее проявлениям Иванов был глух.
«В школе операторов он учился, – отметил Олег, – но кроме меня его никто не помнит».
Шорохов уже привык периодически обнаруживать у себя мелкие провалы, но это было что-то иное, противоположное.
«И это скорее плохо, чем хорошо», – подытожил он чьими-то чужими словами.
– О чем речь? – запоздало поинтересовалась Рыжая.
– Девка безумная, это да, – сказал Олег. – Но в школу-то ее взяли…
– Туда много кого берут… – Лопатин хлопнул себя по коленям и встал. – Последнее время все больше швали попадается… Да, – вздохнул он, оборачиваясь на Ирину. – Одна шваль.
Тренькнул курок станнера, и Рыжая, прислонившись к холодильнику, осела на пол. Затем беззвучно сработал корректор, и визит незнакомцев исчез из ее жизни, как до этого исчезла школа.
Лопатин подтолкнул Олега к двери. Техники и двое «санитаров» были уже в квартире.
– Она их увидит, и ее придется закрыть еще раз, – проронил Шорохов.
– Еще ни раз и ни два, – ответил Лопатин. – Пока с легендой все не утрясется… Это не совсем просто.
Олег спускался по лестнице, а в голове все вертелась одна и та же фраза. Он ведь тоже пришел в Службу недавно, а значит, «шваль» – это в определенном смысле и про него. Олег внутренне сопротивлялся, но аргументы попадались какие-то неказистые.
Жизнь до школы он вспоминал с трудом и без особого желания. Двадцать семь лет, и двадцать восемь специальностей – из них ни одной профессии. Месяц тут, годик там… Немножко бармен – ровно настолько, чтобы не путать текилу с абсентом. Немножко валютный кассир: рубли и евро в ультрафиолете светятся по-разному… Писал стихи и верил, что это серьезно. Собирал компьютеры, но получалось хуже, чем у китайских зеков.
Он многое знал и умел, но все это знал и умел любой. Он и жил как-то по чуть-чуть, и даже память об этой жизни была поверхностной, почти ненастоящей. Двадцать семь лет, со скидкой на бессознательное детство – лет пятнадцать. Тоже немало… Да еще как немало-то! Пятнадцать лет тумана. Не каждому такое дается… Наркотики? Нет. Пробовал кое-что легенькое… Только пробовал. Чтобы втянуться, не хватило целеустремленности.
Странно, но простое слово «холодно», сказанное Асей вскользь и между прочим, вызывало у Олега больше переживаний, чем все его смутные пятнадцать лет. Или даже двадцать семь… Тот приснившийся комар и то простое слово – они были как вспышка, после которой началось что-то осмысленное. Неужели вербовщики из Службы могли пройти мимо?
– Чего пригорюнился? – спросил Лопатин, выходя на улицу. – Ирину жалко?
– Кого?.. А-а… Нет, все-таки, Василь Вениаминыч, я считаю этот тест вредным, – сказал Олег.
– Ну вот… – хмыкнул он. – Ты уже имя-отчество сокращать мне начал. Недолго твоя лояльность продержалась… Ничего, вам с Прелестью простительно. А второго сорта мне не надо. Плюнь ты на эту Ирину, слышишь, Шорох? Недельку поквасит, реабилитируется, и будет нормальная гражданка. Как ты их?.. «замурованные»? Будет себе жить, а мы будем о ней заботиться, – о ней и обо всем человечестве.
– Еще о времени и о Земле… – отрешенно добавил Олег.
Время близилось к одиннадцати, утро было холодным и ясным. На земле лежал свежий снег, тот самый, которому вчера так радовалась Прелесть. По снегу, почти не оставляя следов, шли люди, и каждый их шаг был уже сделан.
Синее «Вольво» медленно катилось к перекрестку – внутри пела юная Пугачева, Лопатин постукивал пальцами по рулю, Шорохов тряс пустую зажигалку, – а вокруг двигалось и жило человечество.
Часть 2
НИЧЕГО ЛИЧНОГО
Солнце поджаривало макушку, и кажется, этот процесс близился к завершению. Шорохов подумал, что если какой-нибудь шалун сбросит ему но голову яйцо, то оно не растечется, а сразу прилипнет шапочкой-глазуньей. Кроме того что Олег устал и не выспался, он еще был зверски голоден.
Докурив, он вылил в рот остатки кока-колы и поболтал пластиковой бутылкой, соображая, куда бы ее деть. Потом осознал, что бутылка куплена здесь же, летом двухтысячного, и зашвырнул ее на газон.
«Все ваше останется у вас». Жидкость он, очевидно, перенесет с собой, но это еще не вторжение…
Олег откашлялся и взял новую сигарету. От курева уже тошнило, но отираться возле чужого дома совсем без всякого дела было неловко. Его и так наверняка успели принять за угонщика, пасущего чью- нибудь тачку, благо достойных автомобилей во дворе стояло много. По вечерам их не менее достойные владельцы собирались в хоккейной коробке и играли в футбол. Родные спортивные костюмы, кроссовки за триста долларов и огромные колышущиеся мамоны – зрелище столь же смешное, сколь и жуткое.
Днем поле оккупировали подростки – еще без животов, но уже с амбициями. По воротам долбили со всей силы, сетка над бортиком давно выгнулась и порвалась, и мяч периодически вылетал на детскую
