подросток, оторвавшийся от книги и засмотревшийся на румяную с мороза Прелесть, зевнул и вернулся к чтению. На странице сто шестьдесят восемь было описано, как герой отправился в прошлое, чтобы изменить свою жизнь, и по сравнению с реальной жизнью, которую, как догадывался подросток, изменить вряд ли возможно, это было гораздо интересней.
Василий Вениаминович опаздывал. Олег сидел в кабинете один, барабанил по столу, шлялся из угла в угол. Попробовал выйти на улицу покурить, но мороз все не утихал, и больше трех затяжек Шорохов не выдержал – защипало нос.
Аси тоже не было. В бункер они поехали по отдельности, но с утра Олег ее видел и отметил, что напарница не заболела. Помогла, не иначе, вчерашняя водка.
Пили по-дружески, без всяких. «Поприставать» Шорохову и в голову не пришло, не то было настроение. Да и Прелесть вечером чувствовала себя неважно. Просто болтали: она в одежде забралась на кровать и укрылась одеялом, он качался на расшатанном стуле. Ася рассказывала о себе: о том, как люди становятся сначала близкими-близкими, такими, что и сердце одно на двоих, и общая кровь, – а потом вдруг такими далекими-далекими…
Олег слушал внимательно, пытаясь выловить что-нибудь лично для себя и лучше понять саму Асю, но история оказалась настолько стандартной, что в нее не очень-то верилось. У Прелести были те же проблемы с прошлым, что у и Олега: она помнила почти все, однако помнила как-то не конкретно, будто не о себе, а о ком-то другом. Шорохова это успокаивало: если туман в голове завелся не только у него, но и у Аси, значит, все нормально. Возможно, это были отголоски варварского теста, когда им закрыли-открыли сразу по полгода.
Под конец Ася явно перебрала – стала хохотать, внезапно обижаться и еще более внезапно признаваться, что кроме Шороха у нее никого нет. В общем, не обманула: превратилась в обычную пьяную дуру, милую и несносную. Вскоре она матерно предложила Олегу уйти, и он, не споря, ушел. Какое-то время за стеной еще раздавался Асин смех, потом плачь, потом вроде бы снова смех – потом Шорохов заснул.
Наверху грохнула дверь, и по лестнице затопали две пары ног – одна полегче, другая потяжелей. Ася вошла в кабинет первой и торжественно поставила на стол коробку с чайником. Рядом она возложила, не менее торжественно, большой пакет печенья.
– Захламляемся понемногу… – прокомментировал возникший за ней Лопатин.
– Василь Вениаминыч, не возражайте! – сказала Ася. – Завтра еще нормальный веник принесу.
– Лучше пылесос… – заметил Олег.
– Точно, пылесос! – обрадовалась она. – Это не будет расценено как вторжение, надеюсь?
– Я и не возражаю, – ответил, снимая пальто, Лопатин. – Наконец-то женщина в доме завелась.
– Обновим… – деловито произнесла Ася, распаковывая чайник.
Едва она налила воды, как в кабинете появился четвертый. Лис.
– Ну что ты будешь делать? – воскликнул он. – Все время у них чай!
– Стучаться надо, – хмуро сказал Василий Вениаминович.
– Здрасьте… – Лис осекся и медленно выложил диск в пенале без вкладыша. – Когда у вас рабочий день начинается? В следующий раз пораньше приду.
– Он у нас не заканчивается. Но идея хорошая. Ты уж как-нибудь в мое отсутствие постарайся.
– Яволь, Вениаминыч, учту пожелания вышестоящих… – Лис прикинул продолжение фразы и, сообразив, что быстро закончить не удастся, оборвал ее на полуслове. – Наверх что-нибудь есть?.. Тогда до свидания.
– До нескорого, – процедил Лопатин.
Ася включила чайник и зашуршала пакетом. Василий Вениаминович рассеянно потрогал бородку и, взяв минидиск, сел за стол.
– Мир тесен… – проронил Олег.
– Строго по вертикали, – откликнулся Лопатин. – Только для тех, кто завязан на этот бункер. Ни в Питере, ни в Париже мы никого не знаем. А если вдруг и узнаем…
– Понятно, – кивнул он.
– В Париже я не бывала… – призналась Прелесть.
– Тебе и в Питер попасть не скоро грозит, – сказал Василий Вениаминович. – Шорох, а часто ты с Лисом сталкиваешься? – спросил он как бы между прочим.
– Периодически… – тем же тоном ответил Олег. – Что у вас с ним за напряги, если не секрет?
– Тому секрету уж тридцать лет скоро. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год, мой первый отряд. И мой лучший оператор…
– Лис, – легко угадал Шорохов. – Но в семьдесят восьмом он был еще ребенком…
– А я… – Лопатин почесал лысину, затем невидящим взглядом скользнул по ноутбуку и повернулся к Олегу. – А я уже умер. В семьдесят восьмом… Такая вот солянка была в отряде, ни одного местного. И Лис… Гонора много, опыта меньше. Да еще случай попался… гибельный случай. Лис должен был отступиться и передать операцию кому-нибудь из зубров. Самолюбие не позволило. В итоге – «превышение служебных полномочий», легко еще отделался…
– Поэтому он в курьерах? – спросила Ася.
– Нет, это не связано. Отряд расформировали… А Лиса закрыли, и все дела.
– Но у него же и свой корректор есть.
– И столько закрытых секторов, что если он хоть половину откроет, получит либо инсульт, либо шизофрению. Да и зачем?.. Не было там ничего интересного. Одна кровища… Так!.. – Лопатин энергично хлопнул в ладони и вновь посмотрел на экран. – Заболтались. Давайте-ка чаю для разминки, и вперед. Работы прислали уйму.
– Василь Вениаминыч, как вы в этом во всем разбираетесь? – удивился Олег. – Семьдесят восьмой, согнали народ из разных времен… Потом опять по другим временам распихали… Я Лиса только недавно видел, а для него уже год прошел.
– Никто и не разбирается, Шорох. Люди реагируют на обстоятельства, вот и все. При чем тут последовательность?
– Но ведь так жить невозможно!
– Но ведь живем. Целая Служба живет и здравствует. Тебе говорят, что такого-то и такого-то выперли на пенсию, а ты его через месяц встречаешь на операции – молодой, цветущий… «Привет, старикашка!..». «Привет, покойничек!..». Попили пивка и разошлись, он в прошлое, ты в будущее… это для того, кто вам пиво наливал. А вы просто вернулись в настоящее, каждый в свое…
Чайник закипел, но ни чашек, ни заварки в кабинете не оказалось. Ася расстроилась чуть не до слез. К продолжению беседы настроение не располагало, и Лопатин молча выдал обоим задания.
Стартовали Прелесть и Шорохов почти синхронно, однако Олег финишировал на двенадцать лет раньше. Асе впервые досталась командировка в будущее – недалекое, но она была рада и такому. Олег опять отправился в прошлое – тоже в близкое, и тоже с удовольствием.
Из бункера он вышел в мае девяносто пятого. Вокруг звенела весна, и Олегу как будто снова было семнадцать лет.
Да, столько ему здесь и было – семнадцать. Ужасный возраст.
У порядочных людей принято вспоминать о юности что-нибудь романтическое, про цветочки и поцелуйчики. Олег ничего подобного вспомнить не мог. Поцелуи были, и в большом количестве, и все остальное было тоже, но в памяти отложилось совсем другое. Школа, экзамены, и впереди – неизвестность.
Неизвестность предстала перед семнадцатилетним Олегом массой шансов, которые на поверку оказались мыльными пузырями. Все до единого. Даже странно… Ему должно было повезти хоть в чем-то, пусть для начала не слишком крупно, – ан нет… Подал документы сразу в два института, в обоих провалился, прыгал с работы на работу, постоянно цеплял за хвост нечто похожее на удачу, – «нечто похожее» всегда оборачивалось притаившимся обломом. Олег не мог сказать, что он несчастлив, для этого он был слишком молод, но и счастья как такового он не ощущал. Все было смутно, и сейчас, вспоминая ту весну, Шорохов словно просматривал отрывки полузнакомого кино. Туманная юность вполне укладывалась в прожитые двадцать семь лет, такие же туманные, как будто чужие.
Роддом находился на юго-западе, в районе новостроек. Операция обещала быть тривиальной – опять
