Рыжая все видела и слышала, и, кажется, уже что-то понимала. Как минимум – то, что посторонний человек может свободно распоряжаться ее воспоминаниями. Факт обидный, даже трагический – тут Олег не спорил. Поэтому закончить следовало побыстрей.
Первым делом он закрыл ей три часа в июле. Восстановил значения на табло и прижал мизинцем кнопку. Лето в памяти Рыжей больше не прерывалось декабрем, Лопатин ее не навещал, не стрелял из станнера.
Женщина забыла сам тест, но она помнила теперешний разговор о нем, и это, судя по отчаянному взгляду, было еще хуже. Шорохов не знал, что творится у нее в голове, но примерно догадывался. Не «аптечные» глюки, и даже не «белочка». Подлинное ощущение надвигающегося безумия – ясное и ужасающее.
«Нет, она не играет, – окончательно решил Олег. – В драмкружке такому не научат».
– Сейчас это прекратится, – пообещал он. – Станет легче.
Закрыв Рыжей последние сорок минут, Шорохов торопливо вышел из спальни, взял на кухне пепельницу, отнес в туалет, проверил, все ли окурки смыло, и дернул рычаг еще раз.
Стирать отпечатки смысла не было – Олег еще во время теста залапал все, что мог. Да и особой нужды не было тоже: захотят найти – найдут и без «пальчиков». Однако предъявить ему что-нибудь кроме любопытства было затруднительно, – он же ничего не менял. В отличие от тех, кто все это устроил.
Шорохов на мгновение остановился в коридоре и, чтобы привести мысли в порядок, реконструировал события. Получалась очевидная глупость. Некую Ирину без ее ведома переместили на полгода вперед. Очнувшись, она в меру способностей удивилась… и ни черта не поняла, конечно. Даже не испугалась толком. В это время… «Надо думать, по чистому совпадению», – внутренне усмехнулся Олег. В это время Служба проводила выпускной экзамен. Ирина попала на место курсанта… И вскоре была отправлена обратно, в свое лето. Спустя шесть месяцев, когда декабрь наступил сам – естественным, так сказать, путем, – ее просто увлекли какой-то пьянкой, чтобы она тут не отсвечивала в двух экземплярах. Очень короткая история. Идиотская, к тому же…
«Вениаминыч? – стрельнуло в мозгу. – Нет, едва ли. Охота ему было дурака валять? Выгнать курсанта он может и без спектаклей. Вон, от Иванова как избавился – все про него забыли, даже Ася. Один я не забыл… Почему?..»
Олег закрыл дверь и пошел вниз. Спустившись на два этажа, он вернулся, проверил замок, и лишь после этого позволил себе уйти. К Ирине, похоже, таскались все кому не лень, а проваляться без движения ей предстояло еще минут двадцать.
Потом встать, доесть остывший суп и жить дальше.
– Почему?! – воскликнул Шорохов. – Василь Вениаминыч, почему мы должны идти у нее на поводу? Она не хуже нас знает, что это преступление. И чем это грозит – тоже знает!
Лопатин, сдвинув глаза к переносице, сосредоточенно раскуривал трубку, и Олега как будто не слушал.
– Почему, Василь Вениаминыч?! – возмущенно повторил Шорохов.
– Потому, что это было, – ответил тот, выпуская густой клуб дыма. – Гражданка Крикова расстреляла своего папеньку. В две тысячи третьем году. С помощью оператора по имени Шорох. И оператор Шорох, хочет он того или нет, будет в этом участвовать.
– Крикова… – проронил Олег. – Кто она в своем будущем?
– Вице-спикер Европарламента с две тысячи тридцать девятого по две тысячи сорок четвертый.
– Большая, должно быть, шишка…
– Большая и вонючая. С Федяченко вы где разговаривали? Во дворе?
– В машине… Ну да, во дворе. А в доме напротив снайпер сидел. Или брешет?..
– Снайпер там был, и не один, – сказал Лопатин. – И если б ты снял с пояса железку, любую из трех, он бы выстрелил. Но я за тебя не волновался. Ты ведь не снял, – лукаво закончил он.
– Вы знали…
– Должность такая, – грустно ответил Василий Вениаминович. – Ты можешь согласиться сейчас. Можешь через год. Времени у тебя навалом. Но тебе придется это сделать, Шорох. Рано или поздно – придется. И лучше, по-моему, все-таки раньше, пока я способен тебе помочь. А Крикова своего добьется, не сомневайся. «Мечта детства» – сильная мотивация… – он понизил голос, хотя Аси в кабинете не было, – особенно для бабы. Между прочим, я тут посудой разжился.
Олег достал из шкафа печенье и включил чайник.
– И чем это грозит? – поинтересовался он.
– Твой отказ?
– Нет, мое согласие.
– А-а… это проще. Ничем не грозит. Папаша ее в две тысячи третьем уже развалина, через несколько месяцев сам помрет. Крикова надеялась – в страданиях… Но пострадать ему не удалось. Во сне отошел. Дай бог каждому.
– Я понимаю – сделать исключение в благородных целях, – не сдавался Шорохов. – Спасти кого-то, катастрофу предотвратить…
– Вот катастрофу – ни-ни! Службу давно этой темой прессингуют, только кто же подпишется? Один пожар заранее погасишь – и сгорит все. И время, и Земля, и… – Лопатин махнул рукой. – Все сгорит… К счастью, до сорокового года мы местным правительствам не подчиняемся, а после, когда Служба существует легально, они уже и сами не просят.
– Просят, – возразил Олег.
– Ты про Крикову? Нет, Шорох, она не просит. Крикова, считай, третий человек в Европе, и вопросы финансирования Службы находятся в ее ведении. Не везде, а только в пределах пяти лет, но эти пять лет… там, видишь ли, половина нашего начальства окопалась. Просить Крикова не умеет, ей дешевле брать за горло. Хотя полтора миллиона евро – не так уж дешево.
– Вам и это известно…
– Как исторический факт. Сейчас тебе деньги не очень-то нужны, но в будущем не помешают.
– «Будущее» – термин антинаучный, Василь Вениаминыч.
– Вот стукнет тебе шестьдесят, тогда и посмотрим, – сердито отозвался тот.
Вода закипела, и Олег занялся чаем. У Аси наверняка вышло бы ловчее, по крайней мере, она бы не пролила мимо чашки, но Лопатин загрузил ее работой под завязку и раньше вечера не ждал. Теоретически Прелесть могла бы вернуться и к точке старта, но при таком графике она рисковала всю жизнь провести в двух-трех неделях и состариться уже к Новому Году.
– Меня еще один вопрос мучает… – признался Шорохов, медленно размешивая сахар.
– Так это же здорово. Когда перестанешь мучиться, я сам тебя и уволю.
– Ага… – проронил он. – Василь Вениаминыч… Вот свобода – это…
– Это категория больше бытовая, чем философская, – подхватил Лопатин. – Я понял, о чем ты. Уже допекло, да? Созрел?
– Мне кажется, ее просто нет, – серьезно ответил Олег. – Или… категория-то есть… Самой свободы нет. В принципе. Только слово… Один пшик.
Лопатин отложил дымящуюся трубку и слазил в пакет с печеньем.
– «Пшик»… – крякнул он. – Вот перед тобой сигареты лежат… – Он щелкнул по пачке «Кента». – Можешь закурить? Прямо сейчас.
– Ну, могу.
– Можешь не закурить.
– Могу… – Олег пожал плечами.
– А можешь вообще целый день…
– Ясно. И что?..
– Это и называется свободой, Шорох. Твоей личной свободой.
– Но ведь все уже сделано?
– Сделано тобой, а не кем-то другим.
– Все уже сделано! – с ударением произнес Олег. – Если смотреть из будущего, то каждая сигарета выкурена тогда, когда ей положено.
