шляется с банкой фанты.
Олег положил мужчине руку на плечо.
– Автобусов не будет, – произнес он утвердительно. – Почему?
– Потому, что их не было, – спокойно сказал Иванов.
Он удивился, как будто даже испугался, но быстро пришел в себя и снова стал собой – Иваном Ивановичем, пришибленным и удрученным. Только глаза у него были уже не те. Совсем не те, что Шорохов знал по школе. Хороший мужской взгляд. Уверенный. Как тогда, в красной «девятке».
Олег сел рядом и, почесав под футболкой живот, невзначай показал ремень со станнером. Он не сомневался, что про служебные железки Иван Иванович все еще помнит. Тот кивком дал понять, что не забыл.
– Куда ты пропал? – молвил Шорохов.
– Сижу перед тобой, пью пиво, – бесхитростно ответил Иванов. – А пиво-то здесь поганое…
Вопрос был действительно глупый, Олег не стал спорить. Но он накопил их уже так много, всяких вопросов, что не знал, с чего начать. Спросить хотелось обо всем сразу
– Я тебе тогда махал, в тачке… – пробубнил он.
– Да, я видел. – Иванов отхлебнул. Продолжать он, кажется, и не собирался.
– Почему ты не остановился? Я же просил! Трудно?!
– Рано.
– Что рано?! Кому рано?..
Иван Иванович занялся исследованием оставшихся в пакетике чипсов. Он был все такой же печальный и нескладный, с длинными, но некрасивыми ресницами, с жилистой шеей и костистым лицом. Выглядел он, как и в школе, на сороковник, не меньше.
«Не о том все, не о том! – одернул себя Шорохов. – Какая тачка?.. При чем тут тачка?! Где база? Где я?!»
– Выходить мне было рано, – сказал Иванов после паузы. – Я на Шаболовку ехал.
– Какая еще Шаболовка?! – взорвался Олег. – Что ты мне мозги…
Закончить он не успел. Иван Иванович, поймав его замах, неясный даже для самого Шорохова – скорее, просто проявление гнева, – отвел ему кисть немного в сторону и чуть вверх, в итоге Олег оказался не в состоянии сдвинуться ни влево, ни вправо, никуда вообще. В следующую секунду он осознал, что не только не может шевелиться, но уже и не желает. Иван Иванович вложил ему станнер обратно в пояс и отпустил запястье. Рука Олега, ударившись о пластмассовый подлокотник, повисла тряпкой.
– Тебя… наши не помнят… никто… – выдохнул Шорохов, собирая последние силы, стекающие куда-то вниз, в землю.
– Ну и фиг с ними, с вашими, – беззаботно ответил Иванов, поднимаясь.
Олег ощущал, как воля капля за каплей покидает его тело, и как на смену ей приходит восторг – ненужный, неуместный, но такой полный и всепоглощающий… Он вдруг проникся самой горячей любовью не только к птицам, траве и деревьям, но и к каким-то вовсе чуждым объектам вроде стола или жесткого кресла, в котором он расползался. Что уж там говорить о человечестве… Человечество он обожал, и это чувство было столь глубоким, что становилось жутко; мечталось погибнуть в муках за чью-нибудь пуговицу, лишь бы сделать человечеству так же приятно, как было сейчас приятно ему самому.
Иван Иванович неторопливо дошел до остановки и сел в маршрутку. Это было очень буднично… и очень мило… Олега его отъезд нисколько не встревожил.
В поле зрения попала женщина с подносом.
– Пива хотите?.. Еще пива хотите?.. Хотите пива?..
Шорохов был не способен даже скосить глаза, он так и сидел, глядя на опустевший тротуар.
Женщина забрала кружку и принялась протирать стол. Где-то сбоку мелькали ее сморщенные руки с грязными расслоенными ногтями, и эти ногти Олег тоже любил. Они казались не менее достойными страсти, чем все человечество.
Тревоги не было, общего сбора никто не объявлял. Василий Вениаминович не искал ни Шороха, ни Прелесть, напротив: оставил в бункере невразумительную записку, мол, жив-здоров, не ждите, и смотался куда-то по своим личным делам.
Ася показала Олегу косо оторванный листок и налила чая.
Пока никого не было, в кабинет наведывался Лис. Прелесть, вернувшись первой, увидела на столе диск с новыми ориентировками и кулек шоколадных конфет. Как она выразилась – «Объективно это еще даже не кофе и не сахарная свекла. Это только почва, на которой они когда-нибудь вырастут». Судя по количеству фантиков, почва пришлась ей по вкусу.
– Давно сидишь? – спросил Олег.
Ася, медленно водя пальчиком, посчитала окурки в пепельнице.
– Минут сорок, примерно, – сказала она.
– Ты что, время не засекаешь?
– Зачем? Следить, как оно проходит мимо?
– Сама такую житуху выбрала.
– Ты про Службу? Не уверена, что я ее выбирала, – мрачно отозвалась Ася.
– Вот и тебя пробило, подруга… – заметил Олег.
– Я имею в виду момент выбора, – пояснила она, разворачивая новую конфету. – В памяти он как-то… не отпечатался. Насильно меня не тащили… Но и я, вроде, тоже сюда не рвалась…
– Люди говорят: «Так уж сложилась жизнь».
– Люди-то?.. Пусть говорят. При чем тут я?
«При чем тут я?» – мысленно повторил Олег. Во-во, знакомо…
– Меньше об этом думай, – произнес он не то чтобы с оптимизмом, но достаточно бодро. – Ты не слышала, у нас пополнения не ожидается? Так и будем втроем пахать?
– А третий кто? – насторожилась Прелесть.
Не вышло, значит, отметил Олег. Не вышло – ни с Рыжей, ни с Ивановым. Он особенно и не надеялся, но все же где-то в глубине лелеял мечту, что после его разговора с двойником хоть что-нибудь поменяется.
– Третий? – спросил он недоуменно. – Лопатин, кто же еще!
– Да-а, Вениаминыч у нас пахарь!.. Сразу после обеда куда-то и упахал…
Шорохов взял пустую обертку и начал ее заинтересованно рассматривать. Вроде, отбрехался. Прелесть – не Лопатин, она на словах не ловит, нет у нее такой привычки.
– Ты знаешь, Ася… – Олег отложил фантик и потер подбородок, соображая, как бы половчей свести общее к частному. Под ладонью заскрипела щетина, он отвлекся на мысли о неизбежном бритье, и ничего толкового придумать не удалось. – Знаешь, Асель…
– Ну?..
– Я тут размышлял о Службе… и о нашей школе… Кстати, ты когда поступила?
– За полгода до тебя. Потом еще один срок в должности старшины.
– А попала туда как? Не помнишь?
– Почему же? Попала, как все попадают. Пришел вербовщик… он меня у квартиры ждал, на лестнице. Рассказал… Предложил…
– Я не о том. Как тебя везли на базу. Это ты не забыла?
– Нам же Лопатин все закрыл.
– Он закрыл только адрес, – возразил Шорохов. – Дорогу туда и обратно. А посадка в автобусы, а высадка… Вы на автобусах ехали?
– Да, от «Щелковской».
– В десять утра?
– Этого я не помню, – призналась Прелесть. – Точно утром, а вот во сколько… Темно было и холодно.
– Холодно… – машинально повторил Олег. – Почему холодно?.. А, ты же на полгода раньше, зимой…
Он слазил в карман за носовым платком и попутно достал из пояса корректор.
