хуже, чем тогда в машине…
В общем, получилось натуральное изнасилование. Никогда, никогда со мной такого не было! Что за чертовщина, понятия не имею…
Потом я отвалился… Голышом было неудобно, одеваться при ней – еще неудобнее, хватать вещи и удирать – дико, согласитесь… Спрятаться там было негде, я быстренько залез на кровать, под одеяло.
Наталья отползла за кресло, прикрываясь останками одежды, плакала, размазывая слезы по лицу, и горестно причитала шепотом:
– Скотина… Господи, какой же ты скотина… За что ты со мной так, а?.. Животное…
Было мучительно стыдно. Как будто выместил на беззащитной хрупкой женщине всю свою лютую злобу против проклятых буржуинов… Тоже мне, герой! Муженьку, значит, слова поперек не скажешь, а тут – надо же, расправил крылья, орел, блин! Морду тебе набить некому, скотина…
Надо будет с Костей проконсультироваться или сразу к психиатру: провериться по всем статьям. Может, пожил недельку в их мире и подхватил какую-нибудь бациллу одержимости? Или просто старею? Неделя-то была непростая: опустили на сотню штук, потом муженек подарил меня супруге, как куклу Барби… Супруга – с крепким душевным вывихом, к тому же натура тонкая, чувственная, все прекрасно понимает, переживает и мечется. А тут я между ними. Не привык я к такой роли, ой не привык…
Лежал, закутавшись в одеяло, боялся вздохнуть… Как теперь выкручиваться из этой ситуации? В пору падать перед ней на колени, извиняться…
Между делом смотрел по сторонам, как будто надеясь отыскать какую-то спасительную зацепку, способную помочь выйти из штопора… Напоролся взглядом на небольшую картину в углу: портрет всадницы. Портрет какой-то смазанный и недостоверный, сплошь голубое и розовое, только по едва проступающему абрису можно догадаться, что это дамочка без одежды на лошади. Черты лица вообще не разобрать – бесформенное розовое пятно с черными штришками.
Верхний правый угол холста надорван, сам холст крупными кнопками пришпилен к грубой деревянной раме…
– Это твой портрет? – спросил, чтобы отвлечь ее – тягостно было молча лежать и слушать ее всхлипы.
– Это… мой… Это все, что у меня осталось… от Венички…
Оказалось, правильно спросил! Не знаю, какие это навеяло ассоциации, но Наталья вдруг перестала плакать, как будто вся изнутри озарилась, встрепенулась и, подняв вверх указательный палец, со значением произнесла:
– Господи, как же это я не догадалась сразу… Это же… Это искупление! Так и должно быть! Господи, какая же я дура…
Тут она лучезарно разулыбалась и быстро-быстро поползла на коленях мимо кровати – к резному деревянному панно во всю стену.
Я с опаской отодвинулся к другому краю кровати: от этой прелестной проказницы можно ожидать чего угодно – вдруг ее опять шиза посетила?
Наталья встала перед панно на колени и горячо прошептала:
– Иди ко мне, любимый. Помолимся вместе…
Я осторожно выбрался из-под одеяла и робко направился к панно. Любимый – это уже хорошо. Это лучше, чем скотина и животное. Но вопрос: куда тут молиться? На панно, что ли?
Я встал рядом с Натальей на колени, она хлопнула в ладоши и отчетливо произнесла:
– Молитва!
Панно с тихим жужжанием поехало в сторону и обнажило великолепный иконостас во всю стену: тут было штук двадцать старинных икон, антикварные поставцы с серебряными чашами для свечей, висели какие-то древние тряпицы с вышитыми золотом церковными символами…
Наталья зажгла свечи и принялась истово молиться, временами простираясь ниц и глухо стукая лбом о ковер. Я сидел рядом, приложив руки к груди, любовался ею и размышлял.
Это было натуральное святотатство. Я бывал в церкви, знаю, что по чем. Девчата должны вставать на молитву как минимум в платках! А мы были совсем голые. Прости, Господи, – не моя инициатива, не моя…
Наталью, однако, наша нагота вовсе не смущала. Молилась истово и жарко, отрешившись от всего земного, говоря по-нашему – напрочь выпала из обстановки.
Без одежды она была даже лучше, чем в самых дорогих тряпках. Стройная, грациозная, ни капли лишнего жира, в общем, сложена, как богиня. Любой двадцатилетней дивчине есть чему позавидовать.
Пока она молилась, я, наблюдая за ней, опять проникся… Дождался, наконец, паузы: она перестала бормотать и на некоторое время застыла в коленопреклоненной позе.
Я взял ее на руки и отнес на кровать. Она покачала головой – как будто не хотела этого, но протестовать не стала, только хлопнула в ладоши и отчетливо произнесла:
– Стена!
Панно послушно поползло обратно.
В этот раз я был длителен и нетороплив, как полярная ночь, нежен и галантен, как Казанова и Дон Хуан, вместе взятые, и трогательно внимателен, ну просто как наше КГБ к диссидентам. Наталья была удивлена и обрадована – показалось мне, что ей вполне все понравилось. В общем, реабилитировался…
Думаете, это все? Как бы ни так!
Потом я решил ночевать здесь, и мы по этому поводу отправились на кухню, пить шампанское. Очень недурственное такое шампанское, французское, из личного погреба мадам Сенковской. Делает мир вокруг тебя приятным и розовым, веселит и развязывает языки. Особенно после третьей бутылки.
Я «развязался» настолько, что совсем оборзел и этак запросто спросил:
– Может, все-таки объяснишь, какая кошка меж вами пробежала? Чего у вас там случилось год назад?..
Ожидаемых вариантов ответа было два: хороший и плохой.
Плохой: ты, конечно, парень ничего, но, извини, – это не твое собачье дело. Не смей лезть в мою личную жизнь.
Хороший: понимаешь, год назад он сделал то-то и то-то, и теперь я за это испытываю к нему такие сложные чувства.
Получился вариант третий и совсем неожиданный.
Наталья бухнулась на колени, обхватила меня за ноги и слезно взмолилась:
– Никогда не спрашивай меня об этом! Ты слышишь? Никогда!
– Но почему?
– Потому что ты умрешь!!!
– Вообще-то в ближайшую пятилетку не планировал… С чего бы это вдруг?!
Наталья опасливо покосилась в сторону зашторенного окна и, силком опустив меня на пол (получилось так, что мы как будто бы укрылись за столом от притаившегося на улице снайпера), сбивчиво и горячо зашептала мне на ухо:
– Все умирают… Понимаешь? Они… Все! Все, кто хоть как-то прикасается к
– Веничка – тоже?
– Веничка – да… Нет!!! Не надо об этом, я прошу тебя! Я не хочу… Понимаешь – ВСЕ!!!
– Но ты-то жива…
– Я – совсем другое дело! Меня они не тронут… А все… Кто хоть как-то… Я виновата, виновата!.. Не надо, не прикасайся ко мне, я проклята!!!
Глаза Натальи вдруг наполнились странной смесью страха и отвращения, она звонко, наотмашь, хлопнула себя ладошкой по правой щеке, потом по левой, раз, другой…
– На тебе, сука, на!!!
– Ладно, ладно… – Я попробовал обнять ее, но она забилась под стол, вцепилась в ножку и истошно взвизгнула:
– Не надо!!! Я проклята – не прикасайся!!!
