– А... зачем? – взяв письмо, повела плечами Шура.
– Читайте! – Самохвалов был настойчив.
– Вслух?
– Можно вслух.
– «Дорогой, любимый мой Юра!..» – едва слышно прочитала Шура. – Дальше читать?
– Да.
– Но это... кажется... личное?
– У меня нет и не может быть ничего такого, что я должен скрывать от коллектива. – И Самохвалов показал рукой на пустые ряды.
– «Я знаю, что докучаю тебе своими письмами, но это сильнее меня», – прочитала Шура и спросила: – Если знает, зачем пишет?
– Но если это сильнее ее? – со вздохом разъяснил Юрий Григорьевич.
Шура читала дальше:
– «Я не представляла себе, что со мною может такое твориться. По ночам у меня бессонница, и снотворное уже не помогает. На работе все из рук валится». – Шура оторвала глаза от письма и прокомментировала: – Недаром у нас в учреждении падает производительность труда! – И снова принялась читать дальше: – «Все, кроме тебя, не имеет значения, все для меня пустота!» – Тут Шура возмутилась: – Как пустота? Вокруг столько прекрасных людей! – Шура развела руками. – Юрий Григорьевич, вы хотите, чтобы местком помог вам написать достойный ответ?
В приемной появилась Калугина:
– Почты много?
– Порядочно, – ответила заплаканная Верочка. – Вот разбираю.
Калугина заинтересовалась каким-то документом, стала внимательно его читать.
А в зале заседаний продолжался «деликатный» разговор.
– Я знаю, Шура, что у вас трезвый взгляд на жизнь. Что-то я устал от этой истории и невольно чувствую себя виноватым. – Тут Самохвалов спохватился: – Между нами ничего нет и быть не может. Мне так жаль Ольгу Петровну. Она стала всеобщим посмешищем. Ее нужно спасти!
– Мы спасем! Мы ее на местком пригласим! – откликнулась Шура.
– Что ж, я не возражаю... только разговаривайте, пожалуйста, мягко, без окрика.
– Понимаю, Юрий Григорьевич, поручение щекотливое. Но мы справимся. Давайте мне остальные письма.
Заместитель директора поколебался, достал из кармана письма Ольги Петровны и нерешительно протянул их Шуре.
– Только не давайте их никому читать, – попросил Самохвалов.
– Не беспокойтесь! Я их подколю к делу! – И Шура положила письма в папку. – Там их никто не прочтет.
В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
– У вас там полотеры! – предупредила Верочка.
Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, которые перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.
– Почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я пока буду в зале. Неужели нельзя это делать утром или вечером?
– Нет, нельзя, – сказала Верочка. – У полотеров рабочий день, как у нас, с девяти до шести.
Калугина развела руками и устремилась в зал, где завершали свою беседу Самохвалов и Шура.
– Мой кабинет занят полотерами, – объяснила Калугина Самохвалову, войдя в зал заседаний.
– Значит, мой освободился, – сообразил Самохвалов и покинул зал.
Людмила Прокофьевна привычно заняла место в президиуме и углубилась в изучение почты. Однако Шура не ушла и, спрятав письма Рыжовой за спину, выжидающе стояла около Калугиной.
Людмила Прокофьевна подняла глаза:
– Что, Шура? У вас ко мне дело?
– У нас ЧП! – трагически заявила Шура. – Рыжова без памяти втрескалась в Самохвалова и осаждает его любовными письмами!
– Откуда вы это знаете? – нахмурилась Калугина.
– Вот их сколько! – не выдержала Шура, вынув руку из-за спины и как бы взвешивая на ней письма.
– Как они оказались у вас? – сердито спросила Людмила Прокофьевна.
– Юрий Григорьевич передал их мне и попросил, чтобы общественность вмешалась и защитила его!
– И, значит, теперь на очередном заседании месткома, – с трудом сдерживалась Калугина, – после распределения путевок, в разделе «Разное» вы поставите вопрос о безнравственном поведении Рыжовой?
– Мы получили сигнал и должны отреагировать. Вы войдите в положение Юрия Григорьевича. Каждый день на него сыплются эти письма. А весь коллектив, – Шура показала на пустой зал, – знает и смеется!
Калугина протянула руку за письмами:
– Дайте их мне, пожалуйста!
– Рыжова сама виновата. Держала бы чувства при себе! – отдавая письма, начала оправдываться Шура.
– Если мне не изменяет память, вы, Шура, числитесь в бухгалтерии! – строго сказала Калугина.
– Кажется, да. – Шура пыталась вспомнить, где же она числится.
– Я думаю, будет полезнее, если вы иногда, – чеканя слова, жестко произнесла Калугина, – в порядке исключения, будете заниматься не только общественными делами, но и вашими прямыми обязанностями!
Людмила Прокофьевна решительно вошла в приемную:
– Вера, Юрий Григорьевич у себя?
– Да. От вас полотеры тоже ушли.
Но Калугина не слушала. Она распахнула дверь кабинета своего заместителя и приказала секретарше:
– Вера, никого к нам не впускайте!
И решительно закрыла за собой дверь.
В приемную заглянула Шура и прошептала Верочке:
– Самохвалов отдал мне письма, чтобы мы разобрали их на месткоме.
– Вот гад! – искренне возмутилась секретарша.
– А меня ссылают в бухгалтерию! – печально сообщила Шура.
В кабинете Самохвалов встал со своего кресла и недоуменно посмотрел на взбешенную начальницу.
– Ко мне попали письма, которые вы, Юрий Григорьевич, передали в местком. Хочу вас огорчить. У меня иная точка зрения, нежели у вас. Убеждена, что подобные дела должны решаться без привлечения общественности.
– Вам, Людмила Прокофьевна, легко говорить! – Самохвалов держался с достоинством. – Я пытался образумить Рыжову, уговаривал, просил, между нами ведь ничего нет и быть не может.
– Надо было иметь терпение, такт. А обнародовать письма – жестоко! – выговаривала Людмила Прокофьевна.
– Но я не нашел другого выхода. В конце концов, меня тоже можно понять, – оправдывался Самохвалов.
– Извините, Юрий Григорьевич, но вы совершили низкий поступок! Не могу настаивать, но на вашем месте я бы забрала письма и никому их не показывала, ни одному человеку!
Самохвалов прошелся по кабинету, как бы собираясь с мыслями...
А в это время по залу, заполненному сослуживцами, шла Ольга Петровна, тяжело нагруженная двумя авоськами с продовольствием. Мимо ее лица проплывали люльки подвесной дороги, заполненные бумагами.
