– Мне безразлично... вам налить?
– Да. Спасибо.
Новосельцев разлил лимонад по стаканам. Оба нервно выпили.
– Ну?
– Сейчас... – Новосельцев встал. – Уважаемая Людмила Прокофьевна... нет, дорогая Людмила Прокофьевна!.. – поправил себя Анатолий Ефремович. – Мое предложение заключается в том... Вы понимаете... вы и я... если сравнить... конечно, у меня дети... – лепетал Новосельцев. – Их двое... это, конечно, препятствие...
– Как вы можете так отзываться о детях!
– Не перебивайте меня, я собьюсь... я и так говорю с трудом... Вот вы кто? Вы – прекрасный организатор, чуткий руководитель и эффектная женщина! А кто я? Рядовой сотрудник, с заурядной внешностью и рядовым жалованьем. Зачем я вам сдался? Я ведь вас боюсь... Я вот говорю, а внутри все дрожит... Не перебивайте меня! Я недостоин вас, я не могу украсить вашу жизнь... Дети у меня хорошие, смирные... не обижайтесь на меня, пожалуйста... – Новосельцев замолк, исчерпав запас красноречия. Он не решался поднять глаза, иначе бы увидел... с каким сочувствием слушала его Калугина.
Не зная, что делать дальше, Новосельцев разлил по бокалам вино:
– Давайте поднимем бокалы за...
Но что собирался сказать Новосельцев, навсегда осталось неизвестным. От чрезмерного волнения он, собираясь чокнуться с Калугиной, опрокинул бокал на ее роскошное платье.
Калугина вскрикнула.
– Ой, что я натворил! – Анатолий Ефремович был в ужасе.
– Ничего страшного, вы мне испортили новое платье. Красное вино не отмывается!
– Надо срочно присыпать солью... – суетился Новосельцев. – Снимите платье! – Тут он опомнился. – Нет, не снимайте платье. Я присыплю на вас! – Анатолий Ефремович схватил солонку и густо посыпал солью пятно. – Не двигайтесь, дайте соли впитаться!
Калугина все еще находилась под впечатлением монолога Новосельцева.
– Да черт с ним, с платьем! Все равно я носить его не стану!
– Вы его мне потом дадите с собой, – не слушал ее Новосельцев. – Дома я это пятно выведу!
– Да ладно. Не убивайтесь вы из-за этого платья! – Калугина была в смятении. – Милый, славный Анатолий Ефремович!
– Я его дома покипячу в «Новости», – сказал Новосельцев, поглощенный проблемами химчистки. – «Лотос» его не возьмет!..
– Еще одно слово, и я сожгу это платье!.. – вспылила Калугина. – Сядьте!
Новосельцев послушно сел.
– Я так тронута вашим признанием... я так хочу вам поверить... но я не могу – мне страшновато... Какой же вы рядовой. Вы такой симпатичный, а я... зачем я вам?
– Но, Людмила Прокофьевна...
– Не перебивайте меня! Я вас внимательно слушала и ни разу не перебила. Я с головой в работе... У меня жизнь устоялась, сложилась. Я боюсь перемен. Я старый холостяк... я привыкла командовать, и еще я вспыльчивая... я могу испортить жизнь любому. Но дело даже не в этом... я вам не верю...
– Но почему! – с болью произнес Новосельцев. – Дороже вас, вот уже несколько дней, нет у меня никого на свете!
Калугина отмахнулась от его слов.
– Вы мне тоже стали очень дороги, и я о вас думаю чаще, чем нужно... но это не имеет значения... Не перебивайте меня!.. У меня уже была в жизни печальная история... тоже ходил ко мне один человек, долго ходил. А потом женился на моей подруге! – закончила свой грустный рассказ Людмила Прокофьевна.
– Но я не хочу жениться на вашей подруге! – наотрез отказался Новосельцев.
– Да у вас и нет такой возможности. Я ликвидировала всех подруг. Но это еще не значит, что я намерена выйти за вас! Вот так вот... с бухты-барахты, скоропалительно...
– Извините, Людмила Прокофьевна, я не очень сообразительный. Я не понял, вы согласны или вы мне отказываете?
– Сама не знаю... – Растерянная Калугина задумалась.
Опять зазвонил телефон. Калугина сняла трубку:
– Алло!..
– Позовите, пожалуйста, нашего папу! – послышался голос Вовы.
– Хорошо, Вова, сейчас позову!
– Что они опять выкинули? – Новосельцев встревоженно схватил трубку. – Ну, говорите поскорее, что там еще?
Выслушав, Новосельцев уронил трубку.
– Произошло несчастье? – испугалась Калугина.
– Они случайно спустили кошку в мусоропровод! – убитым голосом поведал Анатолий Ефремович.
Калугина решительно вышла в коридор.
– Куда вы, Людмила Прокофьевна? – не понял Новосельцев.
– Идемте спасать кошку!
Когда Новосельцев подавал Людмиле Прокофьевне пальто, как-то так само собой получилось, что их губы встретились, а ненужное пальто упало на пол, ибо Новосельцеву надо было освободить руки для объятий...
Осенний ветер срывал с деревьев последние листья.
Из своего пятиэтажного стандартного дома вышла Ольга Петровна и медленно направилась к станции. Лицо Рыжовой было мертво. Она машинально повторяла путь, которым привыкла ходить каждое утро. Вот подошла электричка, и Ольга Петровна оказалась в вагоне.
Ее прижали в тамбуре электрички, около дверей. Она потухшим взором смотрела на осенний пейзаж, но не видела его.
Толпа вынесла из электрички безучастную Ольгу Петровну, и вот она затерялась в толпе на платформе вокзала в Москве. Огромные полчища людей торопились на работу... и среди них брела усталая, поникшая, немолодая женщина, а за кадром продолжалась песня.
Бежал за окном автобуса пасмурный московский пейзаж. А у окна, погруженная в свои мысли, понуро сидела Ольга Петровна. Автобус подъехал к остановке около учреждения, и Рыжова машинально вышла из автобуса и привычно направилась к подъезду. Но вдруг лицо ее исказилось гримасой боли, она повернулась и пошла прочь. Прошла несколько шагов, потом остановилась, глубоко вздохнула и покорно поплелась ко входу в учреждение...
И, словно ее внутренний монолог, звучали стихи Беллы Ахмадулиной.
Недалеко от подъезда стояли светлые «Жигули». В них, поджидая Ольгу Петровну, сидел Самохвалов. Вот он увидел Рыжову, вышел из машины и приблизился к Ольге Петровне.
– Оленька, а я тебя тут жду!
Ольга Петровна молчала. Самохвалов помялся, не зная, с чего начать.
– Как живешь, Оленька?
Ольга Петровна пересилила себя и ответила, как ей казалось, озорно:
– Лучше всех! И я тебе сообщаю об этом каждый день в письменной форме.
