я смотрела на финал своего давнего кошмара./ /Горящая белым пламенем последняя из Аянами привлекла к себе обормота и поцеловала его в губы. Я уже слышала треск рвущейся кожи, слышала фарфоровый звон ломающихся костей, и длилось это звенящую вечность, и, кажется, в меня попали, и еще раз, а потом все закончилось, и я тупо смотрела, как между губами отстранившихся Синдзи и Рей тянется тоненькая ниточка слюны./ /'Прости меня»./ /Я вздрогнула. Голос шел отовсюду, и радары взбесились: вокруг «Сегоки» из кипящего газа появлялись нечеткие силуэты, весящие тысячи тонн. Они обретали плоть и становились кораблями./ /'Я предала тебя твоему отцу. Я боялась за тебя»./ /Корабли рождались между крыльями, растущими из «Сегоки», и устремлялись в разные стороны. Дикой формы, древние, снятые давно с вооружения эсминцы, крейсера, тактические корветы, корабли РЭБ – я смотрела на эту рухлядь и понимала только одно: это все суда планетарной обороны./ /'Я обманула тебя, чтобы быть рядом»./ /Эсминец поймал лобовой выстрел Предвестия, но все равно вышел к нему вплотную и вспух во взрыве собственного реактора. Прямо надо мной еще одно судно перехватило плевок врага, дало бортовой залп, уже исчезая в облаке рвущегося сквозь обшивку газа./ /Мне только и оставалось, что вздрагивать от оглушительного шепота //исповеди, исповеди вечной тихони, //и вертеть головой, наблюдая за самым невероятным массовым самоубийством. Вокруг «Сегоки» в лучах крыльев кружились дома, мосты, пусковые мачты противоорбитальной обороны, кружились облака мусора, который когда-то был планетой./ /Планетой, которая когда-то не закончила свой бой с «Тенью»…/
– Доктор Акаги! Мы получили телеметрию! Я открыла глаза. Черт, я способна до сих пор что-то видеть, и это поистине великолепно. Какой-то офицер подал Акаги планшет и почтительно отскочил в сторону, косясь на меня. Нашел чудо зазеркальное, подумала я и с удивлением поняла, что меня еще что-то в этом мире раздражает. Тоже, если разобраться, здорово – в этом сером коридоре, под этими тусклыми- тусклыми лампами. А еще я спокойна, как корабль без запал-карты. Все равно мне все расскажут. Тянулась пауза, тянулись удары сердца, размазанные химией. Кстати, да: это же круто – у меня есть сердце. Ну, или что-то, к чему смогли прицепить водитель ритма.
– Хорошо, – сказала Акаги и подняла взгляд на меня:
– «Сегоки» впустил наши программные модули, прошел проверку. Там некритичные повреждения, щиты до сих пор работают. Вопрос времени.
– В задницу ваши повреждения, – сказала я. – Экипаж?
– Десант не пережил перегрузок. Синдзи Икари стабилен, но самое интересное, что Аянами разобрала себя не полностью.
– Разобрала? Акаги посмотрела на меня и кивнула, ища куда бы деть докуренную сигарету.
– Разобрала. Майя Ибуки очень любила термин «дизассемблирование»,
– чертова доктор загасила окурок пальцами и сунула его в карман халата. – Но Рей не прошла полного процесса.
– И сейчас она…
– Она в коме. Я откинулась в своей каталке. К телу возвращалась боль, и в руку тотчас же что-то тупо толкнуло: кто-то из медиков вколол в меня добавки.
– Редкостный говнюк этот Его Сын, – сообщила я потолку.
– Что ты имеешь в виду, моя родная?
– Ну, вы подумайте, с чего «Сегоки» вдруг впустил ваши программные щупы, но не убрал щиты. Акаги бросила взгляд на планшет и вдруг сорвалась с места. Она бежала среди расступающейся толпы безликих солдат, и я в жизни не видела ничего прекраснее, а потом загремела тревога, толпы не стало.
– Хрень какая-то, – с чувством сказал один санитар другому.
– Не иначе. А с ней-то что делать?
– «Ее» можете и спросить, идиоты, – вздохнула я. Вообще, страшно неохота думать о тревоге, о том, что Синдзи – говнюк, что все так обернулась и вообще – я набор мясной вырезки, наполовину прооперированный, наполовину – слепленный так, чтоб не развалилась.
– Виноват, – сказал первый санитар. – Еще укольчик?
– Себе поставь. За мой счет. Санитары хмыкнули.
– Вас в медотсек, видимо?
– Ну, мне кажется, да. Но вам виднее, – я замолчала: как-то вдруг сообразилось, что я до сих пор не знаю, где нахожусь. Тревога отзвучала, над головой снова мелькали лампы, в животе что-то больно- пребольно дергалось, будто полуоторванное.
– Что это за корабль? Где мы?
– Это «Ясима», госпожа капитан, – откликнулись слева.
– «Ясима»? А где сейчас войд-коммандер Кацураги? В наступившей тишине был только шорох каталки. Мне отчего-то показалось, что невидимые санитары переглянулись.
– Она в медикаментозной коме.
– В коме?
– Э, да. Вообще-то, по логам вашего фрегата, вы ее и ввели в кому. Множественные повреждения брюшины, отсечены обе ноги, черепно-мозговая… Голос санитара уплывал в боль. Ну, здравствуй, мой новый призрак. Голос Кацураги, руководивший мною в Закате. Ее советы, ее образ в командирском кресле – ты не можешь без дырки в голове, госпожа инквизитор Сорью. /'Но я прогрессирую,/ – улыбнулась я. – /Теперь мой внутренний голос//хотя бы//живой'/.
– Черт, но что за тревога-то была?
– А кто его знает. Думаешь, опять не расскажут? Я очень хотела сказать, что тревога была отличнейшая. Что Икари Синдзи снова сбежал, что он подставился, выкачал из имперских лабораторий все данные об Аянами и красиво ушел. Я очень хотела объяснить двоим случайным попутчикам, что все так получилось благодаря кодам высшего допуска, триумфу по случаю завершения миссии и банальному разгильдяйству. Я хотела пообещать, что Кацураги выздоровеет, даст мне фрегат, и я поймаю ублюдка, который решил, что может просто так сбежать от меня. Каждому свое, Аска. Но как же они похожи – сын, ударившийся в вечные бега, и отныне вечно воюющий на своем черном сверхдредноуте канцлер империи людей, бессмертный Его Тень.
*Post****Occasum**^**, или Я могла это видеть*
Наверное, там было темно. Был длиннющий коридор, в котором вместо колонн были статуи. Или не статуи, но что-то такое же, с ногами.
Допустим, просто ноги. Наверное, это какой-то дурацкий символизм, но статуи были видны только до колен, а остальное тонуло в тени.
Пантеон Конструкторов смотрел на своих гостей из глубокого мрака. Я, конечно, натура непоэтичная, но если статую не видно, то это просто дурной вкус и нездоровый пафос: додумайте, мол, сами, какие мы великие. А вот Кацураги мне воображать не надо: Мисато-сан выглядела наверняка как всегда. Опираясь на тяжелый меч в ножнах, как на трость, она шла по коридору. Как она умудряется сохранять такую осанку при больных ногах, я не в курсе. Форма войд-адмирала, неизменный берет, переживший полную колоду флотских нашивок… Впрочем, я увлеклась.
Пока я тут мечтаю о том, чтобы в ее возрасте выглядеть так же, женщина открыла неприметную дверь и ушла между двумя статуями.
– Мое почтение, гений «Фойершельда». Кацураги подошла к единственному столу, который бледно светился в центре небольшого стрельчатого зала. Из стола рос голубоватый полупрозрачный куб, размеченный на кубики-ячейки. Я никогда не любила гипер-шахматы, но что поделать, и мне пришлось спешно учиться. По другую сторону стола стоял адмирал Кадзи.
– И тебе мое почтение, герой столичной обороны, – сказала Мисато-сан, ставя меч у стола. – Давно ждешь?
– Да так, – неопределенно пожал плечами тот. Ему всегда шла парадная форма, сколько я его помню. Улыбка поверх стольких наград – это круто вдвойне.
– Понятно, – ответила войд-адмирал и стянула с руки перчатку. Под ней оказалась еще одна – тонкая, с кругляшами сенсорного управления.
У Кацураги чертовски дорогая модель, два моих жалования. Старую она подарила мне, и, как на мой вкус, могла бы и не менять: ведь это всего лишь интерфейс управления фигурами, ну не изнашивается он. Впрочем, я просто не игрок, мне не дано.
