прибежище для мошенников. Реалистическое искусство не в пример требует огромного труда, мучений и страданий. А главное, честности. Вражеский лагерь в ответ щедро платил Волкодавскому ненавистью и клеветой, чем надежно обеспечивал его новыми заказчиками, в первую очередь, заграничными. Там русская реалистическая живопись ценится высоко.
На шее у Литвака висел фонендоскоп. В бороде угадывалась улыбка, снисходительно-брезгливая, типично литваковская – Волкодавский ухватил ее безошибочно.
Но при чем тут фонендоскоп? Вот большой секционный нож в руке и дисковая электропила на столе, под локтем – верные детали. «Зачем? – озадаченно размышлял Мышкин. – Не покойников же, в самом деле, прослушивать: «Дышите, не дышите…» Чего-то я перестал понимать в современном художественном реализме, – признал Дмитрий Евграфович. – А вот и я! Сукин сын Волкодавский меня нарисовал, но ничего не сказал!»
Композицией картина напоминала известный холст Рембрандта «Урок анатомии доктора ван Тюльпа». Сцена в голландском морге четыреста лет назад. Знаменитый Николас ван Тюльп учит лекарей и разных любопытствующих оболтусов, из чего сделан человек. У Рембрандта центр композиции – ван Тюльп. У Волкодавского, естественно, – Литвак. Стоит великое медицинское светило около секционного стола явно в Успенской клинике, в окружении десятка таких же оболтусов, как и у ван Тюльпа, и мудро указывает концом ножа на развороченный живот покойника.
Мышкина покойник на картине Волкодавского чем-то привлек, обеспокоил и даже встревожил. Дмитрий Евграфович всмотрелся… И узнал в голом мертвеце – желто-синем, со следами сильного разложения – главного врача Успенской клиники профессора Демидова Сергея Сергеевича.
Интересной оказалась и свита Литвака. Безусловно, Волкодавский, как до него Рембрандт, изобразил вокруг главного героя его коллег, учеников и просто поклонников. Все как один, смотрели на Литвака с таким благоговением, с каким фанатичные иудеи смотрят на ковчег со свитками Торы.
Среди почитателей Мышкин узнал не только себя. Вот и Клюкин в экстатическом восторге схватился двумя руками за свою капроновую бороду. А в дальнем углу – чуть только места хватило – Клементьева. Разинув рот от восхищения, конечно, пожирает Литвака восторженными глазами. Был здесь главный судмедэксперт города Карташихин, пара еще живых академиков из Москвы. И все они смотрели на Литвака с восторгом и даже с благоговейным страхом.
Мышкин плюнул Литваку в физиономию и ударом ноги вернул картину туда, где она валялась.Он проснулся в половине двенадцатого от запаха жареной отбивной с луком. Из кухни доносилось скворчание сковородки. Мышкин принюхался. Вставать надо немедленно: отбивная почти готова.
– Замечательно! – сказал он, откладывая в сторону вилку и нож. – Всю жизнь мечтал позавтракать бифштексом, а не кашей или бутербродами. И вот мечта детства, наконец, исполнилась.
– Я рада, – просто сказала Марина. – Любая женщина рада накормить своего мужчину. А уж если ему понравилось…
– Скажи, почему ты скрыла, что была за Литваком?
Она усмехнулась.
– По-моему, я ничего не скрывала. Зачем? Да и невелика тайна.
– Но ты не сказала, что он твой бывший! – настаивал Мышкин.
– Ты не спрашивал – я не говорила. А навязываться к кому-нибудь со своими личными проблемами, думаю, не всегда хорошо. Тем более, мы полтора года в разводе. Его давно нет в моей жизни. Он мне давно неинтересен.
– И все-таки… – проворчал Мышкин.
– Что все-таки?
– Почему он вообще молчал, будто жены и не было? Мне сначала казалось это странным. Потом забыл.
Она не ответила.
– Скажи-ка, если не секрет, какая еще была причина? Это спрашиваю как врач! – поспешно добавил он.
– Хорошо, в следующий раз все тебе расскажу.
– В какой следующий?
– После следующего развода.
– Когда это? – встревожился Дмитрий Евграфович.
– Еще не знаю, извини. Придется тебе подождать. Сначала мне надо выйти замуж.
– За кого? – напрягся Мышкин.
– Да все равно, за кого! – рассмеялась Марина. – Лишь бы ты не обижался. Только мне тоже удивительно, что ты не интересуешься, как живут твои товарищи по работе. Никто из вашей конторы на свадьбу коллеги не пришел. Не говоря уже о разводе.
– То-то и оно: Литвак скрыл от нас и женитьбу и свадьбу. И развод. Будто преступление совершил. О том, что он женился, мы узнали через полгода, причем случайно. Если бы картина не упала, я до сих пор бы считал, что он женат. Хотя я его понимаю: о какой личной жизни может рассказывать человек, которого я за шесть лет ни разу не видел трезвым?
– А вот я его трезвым видела, – сказала Марина. – Два раза. В течение трех с половиной часов в день свадьбы – до регистрации. И два с половиной часа в день развода – тоже до регистрации. Согласись, мне повезло больше.
– Соглашаюсь, – проворчал Мышкин и вдруг расхохотался. – Так вот почему он так внимательно разглядывал, когда ты переодела меня. Он узнал свои вещи, но сомневался. И меня заподозрил сразу. Очень ему хотелось узнать, какой даме я вдруг стал названивать и какой у нее номер телефона…
– Вот что я предлагаю. Задай мне сейчас все свои вопросы, чтобы потом не сокращать ими жизнь тебе и мне.
– Не сокращать жизнь – это правильно. Так и наш главврач считает, – важно заметил Мышкин. – Однако имей в виду: не бывает глупых вопросов. Бывают глупые ответы. Это мое выстраданное жизненное убеждение. Оно правильное. Остальные – неправильные.
– Знаешь, я очень любознательная девочка, но все время лишала себя удовольствия узнать о чем-то больше, потому что всегда боялась глупо выглядеть со своими вопросами.
– Например?
– Например: почему люди не летают, как птицы?
– Действительно, почему? – задумался Мышкин. И ответил: – Книг читать надо меньше, особенно, русской классики. Лучше спать будешь.
– Не хочу больше спать! – капризно заявила Марина и топнула ножкой. – Хочу больше читать!
– Тогда только русскую классику. Пьесы Островского, например.
Он слегка повеселел.
– У тебя есть что-нибудь в запасе?
– Ты имеешь в виду?..
– Именно. Вчерашний коньяк подойдет. Без сока, пожалуйста.
– Но сейчас еще… – она посмотрела на часы.
– Рано?
– Похоже на то.
– Магазин закрыт?
– Я о тебе думаю, а не о магазине.
– Спасибо за заботу, милая, – растрогался Мышкин. – Коньяк до открытия магазина – лучшее доказательство твоего дружественного отношения ко мне.
– Очень жаль, – огорчилась Марина. – Но этого доказательства уже нет. Не заметил?
– Но, может быть, найдется другое, но аутентичное доказательство? Иначе, боюсь, сомнения загрызут, – честно сказал Мышкин. – Могут и до смерти.
– Вообще-то я спиртного в доме почти не держу. Так, бутылку вина по случаю. Коньяк вчерашний три года тебя дожидался… Но есть «Джонни Уокер». Еще папа покупал. По- моему, это виски такой.
– По-моему тоже… Не понял: когда покупали?
– Лет восемь назад.
– Невероятно! Восемь лет и ни разу не открывали? – изумился Мышкин. – Почему?
– Не было необходимости.
– Правильно решение! Теперь такая необходимость наступила. Поторопись, иначе я могу раздумать, – предупредил Дмитрий Евграфович.
Винтовая пробка сразу не поддалась.
– Это означает, по крайней мере, – сказал он, – что продукт сделан в Шотландии, а не в подвале на Малой Подьяческой.
Он обхватил пальцами пробку посильнее, напрягся.
– Ой! – вскрикнула Марина. – Осторожно!
Послышался стеклянный хруст. Пробка осталась на месте, но осколок бутылочного горлышка глубоко вонзился Мышкину в ладонь.
– Ну, холера!.. – Мышкин растерянно смотрел, как сильно хлынула кровь и залила белую скатерть. – Подвиг Геракла. Это вам не конюшни чистить. И откуда такие бутылки берутся?..
Марина уже вскрыла свежий бинт.
– Сначала подсушить бы надо, – заметил Мышкин.
– Глубоковата рана, – вздохнула Марина, откладывая в сторону насквозь мокрый тампон и беря другой. – Придется зашивать.
– Вам, уважаемый хирург, только бы резать и шить. Сядь и помолчи пару минут. Если можешь, не дыши. Или, ладно, дыши, но чтоб я не слышал.
Он закрыл глаза, быстро сконцентрировался. Дыхание его сначала стало ритмичным, потом редким и поверхностным. Медленно он стал водить вкруговую левой ладонью над порезом. Минуты через две кровь потемнела, пошла медленнее, загустела и остановилась, уступив лимфе.С изумлением Марина смотрела, как резко обозначились и затвердели края пореза. Рана чуть уменьшилась, крови не стало совсем, но лимфатическая жидкость продолжала немного сочиться.
– Можно бинтовать, – он открыл глаза и глубоко вздохнул. – Сегодня больше ничего не получится.
– Потрясающе! – покачала головой Марина.
– Ерунда! – скромно возразил Мышкин. – Каждый сможет. Если упражняться каждый день, в течение года, то с таким порезом можно справиться часа за два. Полностью зарубцевать. Шрам, правда, все равно останется.
– Как ты это делаешь? Этому научиться можно?
– Хочешь?
– Так здорово! Чудо. Научишь?
Мышкин не ответил, и только когда она завязала узлом конец бинта, неожиданно спросил:
– Скажи, пожалуйста, ты понимаешь язык животных и растений?
– Ты всерьез?
– Как никогда, – заверил Мышкин.
Она растерялась.
– Честно говоря, даже не думала. Нет, наверное. Но животные мой язык иногда понимают. И цветы.
– И какой же они
