дядюшка. Почтенный старик.
- Как сказали бы мои друзья-оссо… Уж конечно, не платья дарят они своим лиоттагай, если дарят вообще что-нибудь... но давным-давно у моих далеких предков было принято старикам поступать именно так. А в этом доме и вовсе будет уместно, так мне казалось.
- Но шелк? А тут вода повсюду? Да ещё соленая.
Сэм рассмеялся.
- В старинных романах у нас, знаете, дамы, надев не по пять таких, как я вам привез, а по десять-двенадцать, да ещё из шелка покрепче этого, читали печальные стихи о рыбачке, что в заливе Сума соль добывает из рукавов.
- Так вы нарочно, моггаттэй Томори?
- Нет, дитя моё. Нет, конечно. Я вовсе не ожидал, что будет вот так. Часто плачете?
- Нет. Не вижу смысла. Но…
Он покачал лысой головой.
- Но вышло, конечно, неловко. У меня нет сыновей и дочерей, нет внуков, но есть ученики, много… и я их люблю… и очень, очень грустно мне видеть Марко за этой его стеной. Простите старика.
- Это вы меня простите, глубокоуважаемый. Такого подарка я и ожидать не могла, вот и растерялась. Я их завтра надену – встречать госпожу Йессэз.
- Онгэй Йессез, - вздохнул старик. «Из одной кладки» это означало, примерно - 'сестра'. - Очень она постарела?
- Не знаю. Я ведь не видела ее раньше. Так или иначе, она обещала непременно прийти. А я не знаю даже, чем ее угощать.
- Не беспокойтесь, это уж как-то решится само. В конце концов, не пировать же мы собрались. Да и готовить для онгэй будет вам трудновато.
- Сложная кухня? – до этого мне в голову не приходило подумать о еде или расспросить госпожу Йессэз...
Сэм широко усмехнулся.
- Нет, хотя и вкусно. Ну, я так считаю, что вкусно, но это сырая рыба в основном, знаете ли… Много рыбы. Ведь оссо очень, очень большие…
Он так мечтательно говорил об этом, а я ужаснулась, представив, как я потрошу и нарезаю на сашими огромного тунца, например – почти с меня ростом.
- Ну нет, нет, - сказал Сэм, словно мысли проступили у меня сквозь кожу, как цвета оссо. - Как-нибудь уж это устроится. А пока не откроете ли ещё вон ту коробку, я вам японских сладостей привез...
Прекрасный был вечер, но к ночи у меня разболелась голова. Я давно ни с кем не говорила, вот что, я много недель подряд только стучала клавишами и ловила неподвижный марков взгляд, и теперь слегка захмелела от того, что Сэм разговаривал со мной. Он, кажется, заметил это. Он вообще все замечал. Да и немудрено – в бамбуковом доме, где все насквозь. Поэтому вскоре попросил позволения воспользоваться нашей сетью, и я, проходя несколько раз мимо 'кабинета' туда и сюда видела его сидящим на полу с ноутбуком на коленях - сосредоточенного и довольного, видимо, он уже разговаривал со своей любезной онгэй.
Я же легла и долго слушала, как море поплескивает о сваи. Потом тихо, как привидение, почти не потревожив постели, пришел Марко. Просто лег и затих. От него пахло соленой водой и тьмою.
Как будто море легло рядом со мной.
«Она здесь!» - может быть, кто-то сказал... Сэм? Ну не Марко же заговорил! Или мне приснилось – мне, конечно, снится иногда, что он опять смеется и говорит, но тут, кажется, я просто вовремя проснулась.
Она – здесь.
Яркое солнце. Огромные блики на воде. Сэм, тощий, как иероглиф. Марко… как нетерпеливый пес – на краю причала, на четвереньках, смотрит в глубину.
Она появилась медленно, словно сама вода поднялась горбом и не растеклась, шипя. Огромная серо-голубая масса… туша, нет, тело, словно живой прилив, громадные щупальца – нет, вообразить это все равно нельзя, это можно только увидеть – она пришла. Могучим плавным движением подняла полтонны своих чудовищных мускулов из воды, мгновенно налившись тяжестью суши – и все же это было так изящно, как будто она проплыла над настилом и опустилась на него легко, как бабочка.
Настил крякнул.
- Йессез, прекрасная сестра, - сказал Сэм. – Ты пришла.
Огромная могучая оссо была действительно прекрасна, хотя у меня не нашлось бы слов, чтобы объяснить, почему. Потому что так легко свиты в спирали и уложены волнами ее 'руки' - толщиной в две моих, длиной в несколько метров? Потому, что так точен, как у старинных ваз, рисунок линий ее необъятного тела? Или потому, что она слегка повернула голову и взглянула на меня глазами цвета океанской воды в полдень, с обведенными золотом полосками зрачков – нечеловеческими глазами, но взгляд их был радостен.
В ухе тихонько зажужжало. Я вспомнила, что Сэм дал мне систему для переговоров.
- Ирина, дитя людей, вот ты какая, - сказала госпожа Йессез. – Как хорошо, что я добралась. Как я рада вас всех видеть.
Она повернулась к Сэму, и голос у меня в голове зазвучал глуше.
- Сэм, старый друг, мы так давно расстались. Меня, наверное, не узнать!
Сэм глубоко поклонился, медленно сел. Госпожа Йессез бережно, почти незаметно придержала его трость. Он уперся в плотно свитое щупальце. Оссо смотрела теперь ему прямо в глаза, и я услышала, как Сэм ответил:
- Как не узнать, когда ты такая одна, - сказал он. – И ты все равно прекрасна, химэгими.
«Принцесса», - так он сказал. Принцесса. И я вдруг поняла, почему. Что за красота в ее облике и кого она мне напоминает скругленными линиями, завитками и высоким лбом.
У мамы была эта книга, 'Повесть о Гэндзи', редкое издание в виде свитков со старинными картинами - и вот там на каждой странице, не возвышаясь никогда в полный рост, проплывали среди весен и осеней прекрасные дамы в многоцветных одеждах. Очертания их человеческих тел были надежно скрыты десятками широких шелковых платьев, по плечам струились длинные черные волосы – и стелились по полу, как щупальца октопода, возбуждая не страх, а восхищение. Их шелка круглились, удлиненные безбровые лица были так же загадочно живы, как 'лицо' госпожи Йессез. И, как старинный цветной шелк, мерцала и блестела на солнце плотная кожа оссо, покрытая нечеткими узорами, сходными с узором 'смятение трав'... Я вспомнила о своих платьях – о тех, что подарил Сэм… а я-то хотела их надеть к встрече… и стою тут в ночной короткой рубашке…
Марко прошел мимо, неся подмышкой два больших зонта от солнца. Раскрыл, поставил над гостями и плюхнулся в воду. Ихтиандр проклятый, человек-рыба. И все-таки… показалось мне, что ли, что он украдкой погладил край живого «платья» госпожи Йессез?
«Хороший юноша, - зазвучал в ухе «голос» Сэма. – Наблюдениям его нет цены».
«Токитоор говорил мне о нем».
Токитоор, вот как. Неважно, кто это. Кто-то из оссо. Или из дельфинов. Или, может быть, даже какой-нибудь разумный тунец. Кто-то, кто знает Марко там, в темноте. Кто-то, к кому я… ревную.
Шелковые наряды лежали в гостиной, там, куда с вечера положила. При одном виде широких рукавов навернулись слезы. Ну вот, дорогая, совсем ты расклеилась. То прыгала-летала, а то вдруг – ну? Чего? Терпение, терпение, сказано же было тебе – много-много терпения, в пять прохладных слоев, а ещё лучше – в десять-двадцать… и реветь, реветь рыбой белугой, хотя не ревет она, а ревет какой-то дельфин, которого я и не видела сроду. А рыбы молчат. Рыбам все равно. А оссо, хоть и братья по разуму, толку с того?
Сидят себе под водой, мудро светятся… и молчат…
Но здесь-то оссо говорила. Нет, я не подслушивала. Ведь и обычный разговор можно слышать из-за стены. А этот шелестел в наушнике приглушенно и отрывчато.
-…что ты вернешься после болезни… а потом - что уйдешь...
- Да. В океане хорошо.
- Потому что вода... и мы бы сделали по-другому... без этих твоих...
- Я привык. Они по-своему удобные. Могу двигаться быстро.
- Но ты все- таки…
- Потому что стал превращаться в морского отшельника, а это не то…
- Ты выбрал сушу…
Кто это сказал?
Кто? Неужели оссо, моя подводная подруга? У шепотов в наушнике нет жизни, но мне казалось, что я слышу женский голос – тот, каким читтичой Йессез должна была бы говорить, говорила в моем воображении – низкий, мягкий, гудящий, как голос моря.
- Ты выбрал сушу, - сказала она. – Где у тебя боль в мышцах, костыли и железо. Не жалеешь совсем?
- А ещё у меня тут ученики, солнце… я к нему привык. Но если честно, онгэй… да ты и так знаешь,здесь прекрасный мир. Не хватает только тебя.
В наушнике зашуршало. Может быть, Йессез рассмеялась. А может, просто помехи.
- И мне тебя не хватает там, Сэм. Скажи, это ведь очень странно?
- Странно, дорогая моя, конечно, ещё как странно. Но что уж! Вся жизнь с этим прожита. Сидим себе вот так у воды на солнышке, каждый почти в своем дому – и рядом. И то хорошо.
- Молодым легче, - отозвалась госпожа Йессез. – Брахистат, термокожа – и добро пожаловать в океан, вот Марко…
Тут-то я и окаменела. Как коралловый риф.
Вот, значит, как оно будет. Как не было с Сэмом Томори. Теперь, если тебя распирает боль, если глазам невозможно смотреть на солнечный свет - все решается просто. Раз-два, сунул в нос псевдожабры, натянул термокостюм почти невидимый - и буль- буль! Это раньше в море топились, а нынче становись себе морским отшельником, бедный израненный Марко! Море лечит! Море вылечит! Море и морские холодные твари, а не я.
А я что же?
А как же я?!
А я – одна!
***
- Ай, девочка...
Я приоткрыла глаз. Старик Томори, пятнистый, узколицый и узкоглазый, сидел надо мною на корточках. Дневной свет лучился вокруг, но я накрылась рукавом и отвернулась. Хотелось темноты. И чтобы никто не трогал.
- Больно, - сказал Сэм. – Это я понимаю.
- Да ничего вы не… не понимаете ничего…
- Правда?
- Отшельником… в море… вы вот почему-то не ушли! А она… вас любила! И сейчас любит! А я его
