Тебе мылят голову и перебирают все твои косточки. Хорошо! (Сара Бернар)' [С.1; 470].
В данном случае сравнение, как видим, подкреплено вереницей метафор, создающих игру смыслов на стыке прямого и переносного значения, что тоже является одним из средств обнажения и освежения приема.
Не менее показательна ситуация с рассказами, продолжающими линию 'серьеза'.
'Два скандала' (1882) демонстрируют те же тенденции, которые определили принципы работы с тропами в 'Живом товаре' и 'Цветах запоздалых'. То же соединение серьезного, даже - мелодраматического сюжета, открытой оценочности - с иронией, использование расхожих выражений и - несколько освеженных авторскими 'вторжениями', например, такими: 'Кошки скребли его музыкальную душу, и тоска по рыжей защемила его сердце' [С.1; 445].
С этой метафорой перекликается другая: 'Бедная девочка чувствовала себя виноватой, и совесть исцарапала все ее внутренности' [С.1; 439]. Здесь 'кошки' словно уходят в подтекст. С.48
Соединение с гиперболой также может подновить стершееся метафорическое выражение:
'Музыканты рассказывают, что он поседел в эти трое суток и выдернул из своей головы половину волос...' [С.1; 448].
Иногда освеженный штамп настолько преображается, что его уже трудно узнать: 'Ноги его подгибались, а руки и губы дрожали, как листья при слабом ветре' [С.1; 444]. Это сравнение, как видим, достаточно далеко ушло от первоисточника 'дрожать, как лист'.
Следует, однако, подчеркнуть, что особенно выразительной здесь оказывается индивидуально- авторская олицетворяющая метафора, соединенная со сравнением:
'Занавес пополз вниз медленно, волнуясь, нерешительно, точно его спускали не туда, куда нужно...' [С.1; 444].
После 'Двух скандалов' чеховское активное, практическое изучение изобразительно-выразительных возможностей тропов начинает идти по нисходящей линии.
В рассказе 'Барон' (1882), довольно серьезном, почти трагическом, преобладают сравнения, но их мало, они, в основном, расхожи.
В ряде оборотов можно усмотреть попытки освежения штампов.
'Голос его дребезжит, как треснувшая кастрюля' [С.1; 452]. В основе сравнения - устойчивый литературный штамп 'надтреснутый голос'.
Сюртук 'болтается на узких плечах барона, как на поломанной вешалке' [С.1; 452].
'Барон сидел в своей будке, как на горячих угольях' [С.1; 456].
Количество тропов даже в относительно крупных текстах, а также выразительность используемых оборотов резко идут на убыль.
В рассказе 'Месть' (1882) привлекает внимание лишь разбитое на две фразы сравнение:
'Но, однако, в этом бедняжке-театре более чем холодно. В собачьей конуре не холодней' [С.1; 465].
Да еще, пожалуй, олицетворяющая метафора 'ветер плакал в трубе', вызывающая в памяти аналогичную конструкцию из 'Цветов запоздалых'.
'Кривое зеркало' (1882) в этом отношении еще беднее, хотя здесь тоже 'ветер выл и стонал', а 'в каминной трубе кто-то плакал' [С.1; 478]. Использованная ранее гипербола 'миллионы крыс и мышей бросились в стороны' яркой выразительностью не обладает.
К концу года экспериментаторский запал А.Чехонте идет на убыль.
Последний опубликованный в 1882 году чеховский текст, юмореска 'Два романа' представляет собой явную пародию на индивидуально-авторскую, подчеркнуто своеобразную стилистическую манеру, гротескно обусловленную профессиональной принадлежностью доктора и репортера и фактически оборачивающуюся штампами.
Крайности сошлись, круг замкнулся.
Урок практической поэтики, длившийся полгода, был завершен. С.49
Хронологически и по своей сути он во многом совпал с чеховским 'вторжением' в сферу 'серьеза', с попытками молодого писателя обратиться к разработке не юмористических тем и сюжетов, к созданию произведений, претендующих на принадлежность к большой литературе.
Была ли это репетиция ухода из малой прессы, или - проба сил, продиктованная стремлением освободиться от уже выработанных шаблонов, но так или иначе она завершилась пародией 'Два романа', в которой присутствует оттенок глубинной самоиронии и ощущение, что 'ягодки' еще зеленоваты.
Чеховская самоирония станет ощутимее при учете того обстоятельства, что реальный автор 'Двух романов' воплощал в себе и 'доктора', и 'репортера' одновременно.
Если с 'Чеховым-доктором' все более или менее понятно, то определение 'Чехов-репортер', возможно, покажется необоснованным. Однако известны очерки-репортажи, написанные А.Чехонте, например, 'На волчьей садке' (1882), 'В Москве на Трубной площади' (1883) и др. Известно также, что в своих письмах Чехов высказывался на этот счет вполне определенно: 'Я газетчик, потому что много пишу, но это временно...' [П.1; 70]; 'Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы (...)' [П.1; 218].
Позже, правда, появился еще 'Роман адвоката' (1883) с подзаголовком (Протокол), но он оказался менее удачным, быть может, именно потому, что был лишен глубоко личного подтекста.
Пока же А.Чехонте как будто вернулся к прежней манере, к прежней технике.
Опять заработал литературный конвейер, усиленно подгоняемый новым и вскоре - ведущим публикатором ранних чеховских произведений, редактором петербургского журнала 'Осколки' Н.А.Лейкиным.
Но это было временное отступление, так сказать, 'выравнивание линии фронта'.
Опыт выхода 'за рамки' не прошел бесследно.
Началось вполне осознанное накопление творческих сил, осознанное и целенаправленное формирование собственной творческой индивидуальности.
И чеховские тропы, прежде всего - сравнения, стали очень характерным индикатором этих процессов. С.50
Глава III
ПОИСКИ СВОЕЙ ДОРОГИ
Тексты, опубликованные в первых числах января 1883 года, хранят на себе ощутимый отпечаток 'серьеза'. Они словно создавались на самом излете инерции, порожденной летним кризисом А.Чехонте.
Значимость затронутой проблемы, открытость и категоричность авторской позиции, горьковатая ирония заставляют соотнести 'Ряженых' с произведениями, определившими специфику чеховской литературной продукции второй половины 1882 года.
'Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!' Эти слова из 'Невского проспекта' могли бы стать эпиграфом 'Ряженых'. Сразу же вслед за восклицанием Гоголь приводит ряд примеров, раскрывающих обманчивость внешнего облика явлений: 'Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом костюме, очень богат? Ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка'.
Данная ассоциация придает более глубокий смысл вполне традиционной метонимии, которой открывается чеховская череда аргументов:
'Вечер. По улице идет пестрая толпа, состоящая из пьяных тулупов и кацавеек' [С.2; 7].
Развитием той же невеселой мысли становится внешне юмористический рассказ 'Двое в одном' (1883).
Герой-рассказчик, размышляя о хамелеонстве мелкого чиновника, своего подчиненного, создает очень выразительный портрет, который держится на двух впечатляющих парных сравнениях: 'Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко; глядя на него, хочется петь 'Лучинушку' и ныть. При виде меня он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать, а когда распекаю, он зябнет и трясется всеми членами' [С.2; 9].
В первоначальном варианте фрагмент завершался иначе: 'умирает и обращается в пыль'. Однако эта метафора, соединенная с метаморфозой, была автором изъята. По мнению комментатора, данный оборот придавал стилю большую гиперболичность стиля и, вероятно, поэтому был устранен. Между тем сравнения
