несет вопиющую ахинею своим 'коснеющим, пьяным языком' и что у него не менее коснеющее сознание.
Автор, очень экономно использующий тропы в данном произведении, создает многозначительную игру смыслов, построенную на соседстве художественных определений в коротеньком описании:
'Сквозь листву пахучих лип глядела на них немецкая луна ... Маленький кокетливый ветерок нежно теребил российские усы и бороды и вдувал в уши русских толстячков чудеснейшие звуки' [С.2; 66].
'Немецкая луна' здесь наполняется специфическими значениями, превращающими простое определение в художественное. Оно по существу становится концептом, вызывая целый ряд представлений, укорененных в общественном сознании и, естественно, в мозгах 'русских толстячков', приехавших 'сюда лечиться от большого живота и ожирения печени' [С.2; 66]. С.54
Именно проблема общественного сознания и его проявления в сознании индивидуальном по существу становится глубинной сутью небольшого юмористического рассказа.
Заданная описанием оппозиция усиливается авторскими настойчивыми напоминаниями: 'немецкое событие', 'самая разнемецкая мелодия' и - 'русские души', 'русские головы'. Значимым оказывается и то, что русские лезли 'в дамки', играя в шашки, и что у них - большие животы.
'Кокетливый ветерок', дважды упомянутый в рассказе, сыграл с одним из толстячков очень смешную шутку, заставив забыться, увлечься общей атмосферой эмоционального подъема и среди немецкого празднества громогласно выдать великодержавное: 'Ребята! Не... немцев бить!' [С.2; 67].
Ранее безобидно витавший в 'Зеленой косе' (1882), здесь 'кокетливый ветерок' уже более существенно взаимодействует с проблемным уровнем текста, служа раскрытию авторской идеи.
Чеховское внимание к художественным возможностям тропов, их настойчивое осмысление иногда проявлялось и более прямо: 'В желудках было жарко, или, выражаясь по-арабски, всходили солнца' [С.2; 80]. Думается, что этот оценочный, ироничный комментарий цветистой метафоричности не случаен в контексте литературной работы А.Чехонте.
Между тем, и сами тропы нередко выполняли в его текстах, помимо изобразительных, оценочные функции.
Брошка на груди хорошенькой дамочки из рассказа с интригующим названием 'Загадочная натура' (1883) 'то поднимается, то опускается, точно ладья среди волн' [С.2; 90]. Сравнение не только передает взволнованное состояние женщины, но и обеспечивает также высокий план читательских ожиданий.
Экзальтированная речь героев тяготеет к возвышенной литературности. Тем более, что собеседник дамочки - начинающий писатель. И это выражается в расхожих метафорах. 'Ваша чуткая, отзывчивая душа ищет выхода из лабиринта...' - говорит он. '... я свободна, как птица', - отзывается загадочная натура. -'... Счастье стучится ко мне в окно' [С.2; 90;91].
Но вот открывается печальная истина, резко снижающая, 'роняющая' высокий план. Даже недалекий Вольдемар смущен. 'Локомотив свищет и шикает, краснеют от заходящего солнца оконные занавесочки...' [С.2; 92].
На прозрачную двусмысленность последней фразы указывали, пожалуй, все, кто писал об этом рассказе. Она построена так, что в ней мерцают прямые и переносные, метафорические значения глаголов, это одновременно и буквальное, строгое описание, и - выражение гнева, стыда, вызванных вагонными откровениями продажной женщины.
Возвышенные метафоры оказываются способными приглаживать, маскировать подлинную суть явлений и поступков. А, казалось бы, совсем обычные слова вскрывать ее.
Но все же выразительнее формы, рассчитанные не на умозрительное, а - на зрительное восприятие, на создание отчетливого зрительного образа. С.55
Использованное в рассказе 'Живой товар' сравнение красивой дачи с барышней по-своему отзывается в трагической 'Вербе' (1883): 'Мельница маленькая, в два постава ... Ей больше ста лет, давно уже она не была в работе, и не мудрено поэтому, что она напоминает собой маленькую, сгорбленную, оборванную старушонку, готовую свалиться каждую минуту. И эта старушонка давно бы свалилась, если бы она не облокачивалась о старую, широкую вербу' [С.2; 102].
Не столь уж частое у Чехонте развернутое сравнение.
Оно выходит за пределы первоначального описания:
'Верба подпирает и другую развалину - старика Архипа, который, сидя у ее корня, от зари до зари удит рыбку. Он стар, горбат, как верба, и беззубый рот его похож на дупло' [С.2; 102].
Сравнения прочно связывают мельницу, вербу и 'ее приятеля' Архипа в некое нерасторжимое единство, в котором еще 'мерцает' и маленькая, сгорбленная старушонка, и она явно сродни и мельнице, и вербе, и Архипу...
Это единство удивляет своей завершенностью, цельностью, в которых как бы уже заключен сюжет, рассказ о судьбах. Концентрация художественного смысла здесь так высока, что дальнейшее повествование воспринимается, пожалуй, как частность.
Ту же способность аккумулировать художественный смысл демонстрирует сравнение из еще одного не юмористического рассказа 'Вор' [1883], опубликованного через неделю после 'Вербы': '... там ветер не бьет по лицу, как мокрая тряпка, а несет дыхание весны...' [С.2; 108].
Такие сравнения глубоки и многозначны, в них мерцают разные грани заложенного автором смысла, которые нельзя охватить сознанием все одновременно, и поэтому возникает ощущение маленькой тайны, шкатулки с секретом.
Данная особенность проявляется и в локальном, на первый взгляд, выполняющем узкую задачу, сравнении:
'И эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он утомился, заболел, точно всем телом думал' [С.2; 109].
Рядом с подобными оборотами заметно проигрывает другая авторская находка: 'На этот раз старик был в форменной старомодной треуголке, и голова его походила на две утиные головы, склеенные затылками' [С.2; 107].
Думается, что и в чеховские времена, когда такие треуголки еще можно было увидеть, читателю стоило труда воспринять данное сравнение, произвести необходимую мыслительную операцию по склеиванию затылками 'двух утиных голов' и соотнести полученное с формой шляпы. Сравнение несколько натужное, даже если треуголка действительно походила на две утиные головы. Мера художественно оправданного здесь чуть-чуть превышена.
Но рассказ в целом был замечен и современниками, и последующими исследователями творчества Чехова.
'Вор' - 'первый рассказ, где действительность изображается через восприятие героя и этот принцип выдержан на протяжении всего рассказа. ВпоследстС.56
вии такой способ изображения надолго становится у Чехова определяющим в его художественной манере'.
Вот во что вылилось настойчивое внимание писателя к таким далеким от юмористики проблемам сознания, индивидуальной картины мира, проявившейся уже в первых его опубликованных текстах.
А.Чехонте словно отдышался после внешнего и не очень радостного прощания с не юмористической проблематикой в конце 1882 - начале 1883 годов и вновь предпринял вылазку в сферу 'серьеза', уже с новыми силами, учитывая не во всем удачный предшествующий опыт.
Затем последовало отступление на прочно завоеванные позиции, к литературному конвейеру и - к поэтическим штудиям.
По-прежнему очень действенной писательской школой оставалась пародия. На этот раз объектом самого пристального внимания Чехонте стала метафора.
Миниатюра 'Бенефис соловья' (1883) с подзаголовком 'рецензия' дает многочисленные примеры метафор: 'Запела затем контральто иволга, певица известная, серьезно занимающаяся. Мы прослушали ее с удовольствием и слушали бы долго, если бы не грачи, летевшие на ночевку... Вдали показалась черная туча, двинулась к нам и с карканьем опустилась на рощу. Долго не умолкала эта туча' [С.2; 143].
Но вот появляется бенефициант: 'На нем серый пиджак... вообще он игнорирует публику и является перед ней в костюме мужика-воробья. (Стыдно, молодой человек! Не публика для вас, а вы для публики!) Минуты три сидел он молча, не двигаясь... (...) Он запел. Не берусь описывать это пение, скажу только, что
