— Я не придумал, это он сказал! — ткнул пальцем Юрий в Гошу.
— Я не говорил.
— А кто говорил?
Помолчали.
— Что будем делать? — поставил вопрос Кумилкин. — Пропить такие деньги — глупо. Дело начать — мало.
— Пустить в оборот, — подсказал Одутловатов.
— Какой? — иронично спросил Кумилкин, никогда не веривший, что деньги и впрямь могут зарабатывать деньги. Но тут же сам себя опроверг: вспомнил место, где это бывает.
— Сыграть надо! Но только наверняка! — предложил он.
Гоша охотно согласился.
Одутловатов не верил в прибыльность азартных игр (хотя и видел своими глазами, как племянник обыграл Гошу), но потащился за ними.
Кумилкин уверял, что у него в игровых салонах везде знакомые охранники, которые за сотню рублей скажут, давно ли был джек-пот, то есть насколько велика возможность выигрыша.
В первом же салоне им повезло: охранник шепнул, что джек-пот был очень давно, так что играть можно почти наверняка.
Они и начали.
И сперва даже понемногу выигрывали — в том числе и Одутловатов.
Но он же первый и продул все, что у него было.
Обратился к племяннику:
— Дай взаймы немного.
— Щас прям! У меня только пошло!
И впрямь пошло, да только в другую сторону: скоро и Кумилкин был пуст. Он бросился к Гоше, но и тот растерянно шарил у себя по карманам.
— Ты что же! — наскочил Кумилкин на охранника. — Врать мне вздумал?
— Отвали, — лениво ответил охранник.
— А ты знаешь, с кем связался? — грозил Кумилкин. — Ты знаешь, какой это авторитет? — указывал он на Гошу. — Ведь ты же авторитет, Георгий?
Гоша, не имея понятия о своей личности, готов был на любое предложение. И послушно сказал:
— Да, авторитет.
— Неужели? — весело изумился охранник.
Взял авторитета Гошу за ворот и вышиб им дверь, благо та открывалась наружу.
Кумилкин и Одутловатов вымелись сами, не дожидаясь той же участи.
Гоша сгоряча бросился обратно — и получил опять тычка, не сумев дать сдачи: его умение куда-то улетучилось. Или просто пьян был.
Веселье кончилось.
На другое утро они проснулись больные и вялые. Весь день лежали и пили воду. К вечеру Одутловатов сварил макарон, ели с отвращением, но с чувством долга: жить надо, питаться надо.
Потом два дня существовали впроголодь, потом Одутловатов получил пенсию, решили сначала купить продуктов впрок: крупы, вермишели, маргарина — того, что попроще, подешевле.
А остальное, естественно, прогуляли.
К исходу недели пребывания у дяди и племянника Гоша заболел. Лежал в поту, дрожал, все время просил пить. Лечили аспирином — других лекарств не было.
К ночи Гоше стало совсем худо, он стал горячим, губы обметало, глаза воспалились.
— Подохнет еще тут, — сказал Кумилкин. — Хлопот не оберешься.
— Надо Татьяне сказать.
— А ей он нужен? Он ей кто? Он ей никто.
— Жили же вместе.
— Это пока он здоровый был и при деньгах!
Но Одутловатов решил все же сходить к Татьяне.
— Твой-то помирает вроде, — сказал он.
— Какой это мой? Нет никаких моих у меня, кроме детей! — отрезала Татьяна. Потом спросила: — А что с ним?
— Температура высокая. Бредит даже.
— Не заразно?
— Откуда я знаю?
— “Скорую помощь” вызывайте.
— Ее вызовешь… Сама знаешь: без прописки у нас и в больницу не берут. Только на кладбище. С биркой на ноге.
— А меня не касается!
— Ну, извини…
И Одутловатов поплелся к дому. Но Татьяна окликнула его:
— Стой!
Она предусмотрительно захватила свою тележку-арбу — и ненапрасно: Гоша не только ходить, встать не мог. С помощью Кумилкина и Одутловатова Татьяна уложила Гошу на тележку, повезла домой.
Поместила, как и прежде, в сарае.
Три дня Гоше было худо, на четвертый стало легче, температура спала. Лежал слабый, тихий. Регулярно впадал в сон, а во сне что-то бормотал. Татьяна прислушивалась.
— Не виноват я, — жалобно говорил Гоша.
А потом ласково:
— Мамочка, я мыл руки, мыл, мыл… И раму, мама, мыл, мыл…
А потом деловито и строго:
— Ввиду этого перспективы продвижения данного бренда представляются сомнительными!
А потом запел:
— Милая моя, солнышко лесное…
А потом вдруг скороговоркой:
— Gelbe Blumen blьhen beim Birnbaum. Blьhen beim Apfelbaum blaue Blumen?
Лидия, навестившая Татьяну, пившая чай, как всегда, за столом в саду, прислушалась:
— Чего это он? На каком это?
— На немецком, что ли? — предположила Татьяна, сама учившая в школе немецкий и услышавшая знакомые звуки. — Школу, наверно, вспомнил.
Гоша же продолжил — складно и дробно:
— To sit in solemn silence in a dull dark dock
In a pestilential prison with a life long lock
Awaiting the sensation of a short sharp shock
From a cheap and chippy chopper on a big black block.
— А это уже английский, похоже. Слушай! А он не шпион случайно? — ужаснулась Лидия. Ужаснулась, впрочем, без особого ужаса, скорее даже с интересом.
— Если бы шпион, он бы на одном языке говорил.
— А он международный! И потом их так учат, что они все языки знают. Недаром же мне казалось, что он как-то не так по-русски говорит.
— Что значит — не так?
— Ну, слишком правильно. И матом не ругается.
— Уже научился… Он вообще изменился очень, Лида, — горестно сказала Татьяна. — И не в лучшую сторону. Вот поправится — буду избавляться от него.
