Передышка

есть прямо не верится»,— говорил Вигнале, поправляя галстук — молодежный,

кремовый в синих ромбах, знаменовавший собой полнейший переворот в его жизни,

ибо прежде, будучи всего только мужем своей жены, и притом верным, Вигнале

41

вечно ходил в мятом галстуке неопределенно-бурого цвета. «Вот уж женщина так

женщина, поздняя страсть, представляешь?». Я представил себе позднюю страсть

этой здоровенной тетки — жутко даже подумать, что станется с беднягой Вигнале

через полгода. Однако пока что он счастлив безмерно, так весь и светится. И

нисколько не сомневается, что Эльвиру прельстила его мужественная красота.

Бедный Франсиско, если судить по его вечно блаженной физиономии, и вправду

каплун, но на Вигнале (хотя это как раз не приходит ему в голову) зовы «поздней

страсти» обратились лишь потому, что он оказался единственным в доме мужчиной,

способным их удовлетворить, и к тому же был постоянно под рукой.

«А как же твоя жена?» — спросил я с видом озабоченного сочувствия.

«Утихомирилась совсем. Знаешь, что она мне сказала на днях? Что у меня в

последнее время характер стал лучше. И верно. Даже печень перестала мучить».

Четверг, 9 мая

В конторе я не могу с ней поговорить. Надо где-нибудь в другом месте.

Выследил, где она бывает. Зачастую остается обедать в центре. Обедает с подругой,

толстушкой из фирмы «Лондон — Париж». Потом они расходятся, Авельянеда одна

отправляется в кафе на углу Двадцать четвертой и Мисьонес. Надо устроить

случайную встречу. Так будет лучше всего.

Пятница, 10 мая

Познакомился с Диего, будущим зятем. Первое впечатление — он мне

нравится. Взгляд твердый, немного самоуверен, но, как мне показалось, недаром. Он

многого сумеет добиться. Со мной говорит почтительно, но не заискивает. Мне

понравилось, как он держался, наверное, потому, что это можно было истолковать

для меня весьма лестно. Ведь он явно был заранее расположен ко мне, я заметил, а

откуда взяться такой благожелательности, как не из разговоров с Бланкой? Я счел

бы себя по-настоящему счастливым в чем-то одном, по крайней мере если бы

убедился, что дочь хорошего обо мне мнения. Любопытная вещь: мне, например, все

равно, как относится ко мне Эстебан. И напротив, что думают про меня Хаиме и

Бланка, мне важно, даже очень важно. Причина, может быть, кроется в том, что, хотя

все трое мне дороги и во всех троих я улавливаю отражение и своих порывов, и

своей сдержанности, в Эстебане чувствуется еще и какая-то тайная неприязнь, что-

42

то вроде ненависти, в которой он не смеет признаться даже самому себе. Не знаю, с

чьей стороны впервые проявилась эта неприязнь, с его или с моей, только правда,

что я в самом деле люблю этого сына меньше других: мы никогда не были близки,

вечно его нет дома, говорит он со мной словно по обязанности, и из-за него каждый

из нас чувствует себя «чужим» в «его семье», а «его семья» — это и есть Эстебан,

он, и только он один. Хаиме тоже не слишком склонен общаться со мной, но тут хотя

бы нет этого внутреннего отвращения. Хаиме, в сущности, бесконечно одинок, и ему

кажется, что все мы, да и вообще все люди на земле, за это в ответе.

Вернемся к Диего: я рад, что у мальчика есть характер, Бланке будет с ним

хорошо. Он на год ее моложе, но выглядит старше года на четыре, на пять. Главное

— что она теперь не чувствует себя беззащитной; и она его не подведет, Бланка —

верная. Мне нравится, что они ходят повсюду вместе, одни, без всяких

сопровождающих кузин и сестричек. Эта первая дружба — чудесное время, ничем не

заменимое, невозвратное. Вот чего никогда не прощу я матери Исабели: когда мы