«Говорят, будто хозяин заказывал копии с витражей собора Нотр-Дам, только святой
Себастьян похож на Гарделя, честное слово».
Она не стала тотчас же отпирать дверь. Прислонилась к ней и стоит. Я
подумал, не больно ли ей, бронзовая ручка вонзается в спину. Но она не
жаловалась. Она сказала: «Вы очень хороший. Я хочу сказать — хорошо себя
ведете». Я, хоть и знаю прекрасно, какой я хороший, стал скромничать: «Конечно, я
очень хороший. Только не уверен, что веду себя хорошо». «Не кривляйтесь,—
отвечала она,— вас, верно, учили в детстве: ежели ведешь себя хорошо, то не
следует этим хвастаться». Настала минута, которой она тоже ждала: «В детстве
меня учили, что, ежели ведешь себя хорошо, получаешь награду. Я разве не
заслужил награды?» Молчание. Я не видел ее лица — проклятые муниципальные
древонасаждения не пропускали лунный свет. «Да, заслужили»,— сказала она. Из
темноты возникли ее руки и легли на мои плечи. Надо думать, она видела такой
предваряющий жест в каком-нибудь аргентинском фильме. Но поцелуя такого нет и
не было нигде, никогда, тут я не сомневаюсь. Как нравится мне ее рот, как прекрасен
вкус ее губ, когда они погружаются в мои, приоткрываются и потом ускользают.
Конечно, она не впервые в жизни целуется. Ну и что? В конце концов, это ведь и есть
счастье — вновь целовать чьи-то губы, доверчиво, нежно. Не знаю, как это
случилось, что-то нас закружило, и теперь бронзовая ручка двери вонзалась в мою
спину. Целых полчаса стояли мы у дверей дома номер триста шестьдесят восемь. До
чего же мне повезло, господи боже мой! Ни я, ни она не сказали ни слова, но в этот
вечер что-то решилось. Завтра обдумаю. Сейчас я устал. Правильнее было бы
сказать — я счастлив. Только слишком уж я всего опасаюсь и потому не могу быть
счастливым до конца. Опасаюсь самого себя, судьбы, того единственного реально
ощутимого будущего, которое зовется «завтра». Опасаюсь — значит, не верю.
Наверное, я фанатик умеренности. Какую бы проблему ни поставила передо
мной жизнь, меня никогда не тянет к крайним решениям. Быть может, в этом и
коренятся причины моего жизненного краха. Одно лишь ясно: тот, кто склонен к
крайним решениям, полон энтузиазма, жизненной энергии, увлекает за собою
57
других, те же, кто стремятся сохранить равновесие, как правило, испытывают
неудобства и неприятности и весьма редко выглядят героями. В общем-то, чтобы
сохранить равновесие, требуется довольно много смелости (это — смелость особого
рода), но люди неизбежно принимают ее за трусость. К тому же человек,
стремящийся к равновесию, обычно скучен, а быть скучным в наше время
чрезвычайно невыгодно, этого не прощают.
К чему я все это пишу? Ах да. Равновесие, которого я ищу сейчас, связано (что
теперь в моей жизни с ней не связано?) с Авельянедой. Я не хочу, чтобы ей было
плохо, и не хочу, чтобы было плохо мне (вот оно, равновесие); не хочу, чтобы наша
близость превратилась в дурацкое жениховство, а потом в брак, и не хочу придавать
ей оттенок вульгарной и грубой интрижки (еще раз равновесие); не хочу обрекать
себя в будущем на жалкую старость рядом с женщиной в полном расцвете чувств и
не хочу из страха перед будущим отречься от настоящего, манящего, неповторимого
(в третий раз равновесие); не хочу (в четвертый, и последний, раз) ходить с ней по
меблированным комнатам и не хочу строить Домашний Очаг с большой буквы.
Где же выход? Первый: снять квартиру. Не покидая своего дома, конечно.
Ладно, хватит пока и первого выхода. Второго-то все равно нет.
