чуть отвисавшую. И живот — гладкий, плотный. Бедра ее нравились мне больше
всего, я помню их нежную округлость под своими ладонями. И плечи — полные,
бело-розовые. И стройные красивые ноги с чуть заметно вздувшимися венами. Тело,
на которое я гляжу сейчас, нисколько не похоже на то. Авельянеда худа, ее слабо
развитая грудь возбуждает во мне нежную жалость, плечи покрыты веснушками,
живот впалый, детский; бедра ее тоже мне нравятся (или меня вообще больше всего
пленяют в женщине бедра?), ноги же тонкие, хоть и стройные. Но то тело влекло
меня прежде, а это влечет теперь. Обнаженная Исабель была неотразима, едва я ее
видел, желание переполняло все мое существо и я уже не мог думать ни о чем
другом. Обнаженная Авельянеда кажется беззащитной, беспомощной, прелестной,
ее беззащитность трогает до глубины души. Меня тянет к ней, но чувственное
очарование — лишь часть ее прелести, ее притягательной силы. Обнаженная
Исабель была обнаженной женщиной, и только, быть может, влечение к ней было
проще, чище. Обнаженная Авельянеда — человек с ярко выраженной
индивидуальностью. Любить Исабель означало желать ее. Любить Авельянеду —
значит еще и любить ее личность, ибо именно она составляет не менее половины
привлекательности Авельянеды. Я держал в объятиях Исабель, я обнимал ее тело,
откликавшееся на все мои порывы и способное возбуждать их. Когда я обнимаю
худенькую Авельянеду, я чувствую в своих объятиях и ее улыбку, и ее взгляд, ее
манеру говорить, ее нежность, ее стыдливое неумение до конца отдаться страсти и
ее чувство вины за это неумение. Так вот, начал я со сравнений такого рода. А потом
пришли другие мысли, и я приуныл, пал духом. Каким был я тогда и какой я
теперь! Грустно, грустно. Никогда я не был атлетом, боже сохрани. Но где мои
мускулы, где сила, где гладкая, без морщин кожа? А главное, многого тогда не было
из того, что есть, к несчастью, теперь. Есть неровная лысина (слева меньше волос,
чем справа), есть расплывшийся нос, есть складка на шее, редкие рыжеватые
волосы на груди; в животе у меня бурчит, на ногах — вздутые вены и вдобавок
78
неизлечимая унизительная болезнь — грибок. Авельянеде все это безразлично, она
знает меня таким, какой я сейчас, она не видела меня прежде. Но мне-то самому не
безразлично, я смотрю на себя и вижу призрак, оставшийся от молодых моих лет,
карикатуру на себя самого. Зато существуют мой разум, мое сердце, мое мыслящее
«Я», в конце концов; быть может, это что-то возмещает, я же сейчас, наверное,
лучше, чем был во дни и ночи Исабели. Чуть-чуть лучше, не следует слишком
обольщаться. Будем справедливы, будем объективны, будем искренни, черт возьми!
Вопрос: «А что перевешивает?» Господь, если он существует, наверное, там,
наверху, творит крестное знамение с испугу. Авельянеда (о, уж она-то существует
бесспорно) здесь, рядом, она открывает глаза.
В конце концов, может быть, Анибаль и прав: я уклоняюсь от брака оттого, что
боюсь оказаться в дураках, а не оттого, что забочусь о будущем Авельянеды. И
ничего хорошего тут нет. Потому что одно не вызывает ни малейших сомнений — я
люблю ее. Я пишу это для себя одного, так что плевать, если слова мои звучат
банально. Это правда. И точка. И поэтому не хочу, чтобы ей было плохо. Я не
соглашался на брак, ибо совершенно искренне не сомневался, что так ДЛЯ нее
лучше, я хотел, чтобы она оставалась свободной, чтобы через несколько лет не
оказалась прикованной к старой развалине. Если выходит, будто это лишь предлог, а
на деле я забочусь только о себе, стремлюсь застраховаться от будущих измен,
значит, ясно — надо поступить по-другому, построить иначе всю внешнюю сторону
