сейчас, сей миг.
Было холодно. Авельянеда надела свитер, брюки, волосы заколола на
затылке. Гак она походила на мальчишку. Я сказал, что она напоминает продавца
газет. Но она не слушала, она думала о своем гороскопе. Год назад кто-то составил
ей гороскоп и предсказал будущее. В гороскопе вроде бы фигурировала ее
теперешняя служба, а главное — я. «Человек немолодой, очень добрый, несколько
угасший, но умный». Слыхали? Вот я, значит, какой. «Как по-твоему, это возможно,
вот так запросто предсказать будущее?» — «Не знаю, возможно ли, но, так или
иначе, тут, мне кажется, западня. Не хочу я вовсе знать, что со мной будет. Это
ужасно. Представляешь, до чего человеку жутко жить, если ему известно, когда он
умрет?» — «Нет, а я хотела бы знать, когда умру. Если знаешь заранее день своей
смерти, можно регулировать ритм жизни, тратить больше сил или меньше, смотря по
тому, сколько тебе остается». На мой взгляд, ничего нет страшнее. Однако, согласно
предсказанию, Авельянеде предстоит родить двух или трех детей, жить счастливо,
потом овдоветь (ах вот как!) и умереть от болезни сердца примерно около
восьмидесяти лет. Авельянеду чрезвычайно волнует вопрос о двух или трех детях.
«Ты хочешь иметь детей?» — «Не уверен». Она понимает, что само благоразумие
глаголет моими устами, но по глазам видно — ей хочется ребенка, хотя бы одного.
«Пожалуйста, не огорчайся, — говорю я. — Я согласен даже на двойню, лишь бы ты
не огорчалась». Она видит меня насквозь, ей тяжело, оттого и ухватилась за это
гадание. «А насчет вдовства, хоть и тайного, ты не беспокоишься?» — «Нет, не
беспокоюсь, настолько я в гадание не верю. Ты несокрушим, я знаю, любое
предсказание тебе нипочем». Всего только девочка, взобралась с ногами на софу; и
105
кончик носа покраснел от холода.
Во время отпуска я писал каждый день. Очень мне противно снова
возвращаться на службу. Отпуск здорово раздразнил аппетит, мечтаю о пенсии.
Бланка получила письмо от Хаиме, яростное, неистовое. Строки, относящиеся ко
мне, выглядят так: «Скажи старику, что все мои увлечения были платоническими, так
что, если его мучают по ночам кошмары, в которых является моя развращенная
персона, пусть повернется на другой бок и спит спокойно. Пока». Что-то слишком уж
злобно, плохо верится. В конце концов я могу подумать, будто этот сын любит меня
немного.
Авельянеда и Бланка встретились втайне от меня. Бланка случайно
проговорилась, и все обнаружилось. «Мы не хотели тебе говорить, потому что
стараемся тебя понять». Сначала мне это показалось скверной шуткой, потом я
растрогался. Выхода не оставалось, я представил себе, как эти две молодые особы
расписывают меня друг другу, у той и у другой представления весьма неполные, а по
правде говоря, я существо вовсе не сложное. Для них же — нечто вроде
головоломки; конечно, в этой игре не без женского любопытства, но ведь и
нежности хватает. Авельянеда признала себя виноватой, просила у меня прощения,
в сотый раз повторяла, что Бланка восхитительна. Я рад, что они подружились для
меня, из-за меня, через меня, только иногда начинает казаться, будто я — лишний. И
правда, я же старик, а они обе так молоды.
Конец веселью. Завтра опять в контору. Вспоминаю листки со сведениями о
реализации, катышки хлеба, употребляемые вместо резинки, журнал регистрации
