бы между прочим, роняет рассеянно: «Эта девушка, что работает в вашем отделе,
как она? Меня информировали, что работает хорошо». Я похвалил сдержанно,
самым спокойным тоном, на какой только был способен. А краб и говорит вдруг: «Я
знаете, почему спрашиваю? Думаю взять ее к себе в секретарши». Он улыбнулся
привычно, и я улыбнулся привычно. Про себя же ругался на чем свет стоит.
Думаю, в этом мы сходимся. И я, и она испытываем настоятельную
потребность рассказывать друг другу все. Я говорю с ней, как с самим собой,
пожалуй, еще откровеннее, чем с самим собой. Авельянеда вошла в мою душу,
уселась в уголок, поджав ноги, и ждет моих признаний, она требует полной
искренности. Со своей стороны она тоже говорит мне все. Совсем недавно я
прибавил бы: «По крайней мере я так думаю», а сейчас не могу, не могу, это
несправедливо. Сейчас я знаю, что она говорит мне все.
Встретил в кондитерской Вигнале с довольно смазливой девицей.
Запрятались в самую глубину зала. Вигнале помахал мне приветственно,
многозначительно кивнул в сторону девицы — гляди сам, дескать, видишь, на что я
решился, дело нешуточное. Я поглядел на них издали, стало жалко Вигнале. И
108
тотчас же я подумал: «А ты сам?» Конечно, Вигнале — человек грубый,
невежественный, болтливый... Ну а я? Как выгляжу я со стороны? Мы редко выходим
куда-либо с Авельянедой. Наша жизнь протекает в конторе и в квартире. Но иногда
мне приходит в голову, что я избегаю показываться с ней на людях просто из
опасения выглядеть рядом с ней жалким. Нет, не может быть. Официант подошел к
их столику, Вигнале что-то заказывал, и вдруг девушка глянула на него —
презрительно, злобно. Никогда Авельянеда не посмотрит так на меня.
Виделся с приятелем Эстебана. Больше нет никаких сомнений, что через
четыре месяца я получу пенсию. Любопытно: чем ближе свобода, тем невыносимее
кажется мне контора. Я же знаю, что всего лишь четыре месяца осталось возиться с
контрактами, встречными договорами, предварительными балансами, порядковыми
счетами, налоговыми обязательствами. Но право, эти четыре месяца стоят года, ибо
потеряны начисто. Впрочем, если вдуматься, года жизни они, конечно, не стоят,
потому что в жизни моей есть теперь Авельянеда.
Сегодня днем были вместе. Не в первый ведь раз, и все-таки я пишу об этом.
Потому что сегодня — нечто необычайное. Никогда в жизни, ни с Исабелью, ни с
другой женщиной, не чувствовал я себя таким счастливым. Как в туфлю вставляют
колодку, чтобы ее растянуть, так кто-то словно бы вставил в мое сердце Авельянеду,
и сердце растягивается, ширится с каждым днем, вмещая все больше и больше
любви. Я, по правде говоря, даже не знал, какие таятся во мне запасы нежности. И
плевать, что слово «нежность» считается в наше время пошлым. Сердце мое
переполнено нежностью, и я горжусь этим. Даже страсть очищается, даже близость
становится непорочной. И нет в моих словах ни ханжества, ни напыщенности, я
вовсе не утверждаю, будто наши отношения — одно лишь сближение душ.
Непорочность как раз в том, что я люблю каждый сантиметр ее кожи, с восторгом
впиваю ее запах, медленно, с наслаждением ощущаю ее ладонями. И страсть
возносится к снежно-чистым высотам.