трусостью.
Но будем осторожны с этим словом. Каждый, кто побывал под огнем артиллерии и под бомбами, кто, примкнув штык к винтовке, готовил в стенке окопа ступеньку для ноги, чтобы по сигналу атаки выбросить свое тело в воздух, полный пуль, — знает, что такое страх. Знает, что легче вынести активный, но ожидаемый обстрел, чем захватившую врасплох близкую очередь автомата.
Всем фронтовикам знакомо это проклятое чувство. В течение секунды оно в состоянии рассеять и уничтожить боевое подразделение. И в то же время проявление этого чувства, когда идет истинное боевое крещение, помогает узнать, кто из товарищей, подчиненных и командиров, настоящий солдат. Люди побеждают страх. К ним возвращается способность мыслить. И вот один, другой, десятый возвращаются в строй — более твердыми, более умными и отважными, чем несколько минут назад.
Возвращаются они по разным причинам: чтобы оказаться под опекой офицера, авторитет которого они признают; из-за чувства стыда перед другими и перед самим собой; иногда ими руководит чувство товарищества, ненависть к врагу или стремление бороться за правое дело. В каждом таком возвращении есть хотя бы грамм самого ценного металла, хотя бы щепоть героизма.
Сколько же вас, отважных, среди тех семисот, называемых мотопехотным батальоном 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте? Сколько вас там, где снаряды выбивают бешеный ритм?
Когда на них обрушились артиллерийские снаряды, они бросились в ближайший лесок, спрыгнули в пустые окопы, залегли. Чертовски долго длился этот огонь.
— Встать! Вперед! — передавался из уст в уста приказ командира роты поручника Сырека.
Поднялись, побежали, но их тут же накрыли новые залпы. Залегли в воронках. Плютоновый Подборожный обхватил руками голову — хоть немного прикроют. Не успел подумать, как осколок попал в левую руку.
— Назад! — кричал кто-то, а другие повторяли.
Повторять было не нужно: подгоняемые страхом, солдаты врассыпную бежали по той самой дороге, по которой пришли в лес.
— Стой! Стой, черт возьми!
Кто-то выстрелил в воздух. Подборожный тоже дал короткую очередь, преграждая путь своему отделению.
— Стой, ребята!
Тяжело дыша, все останавливались. Налитыми кровью глазами со злостью смотрели на подофицера и беспокойно оглядывались назад, на поле, перепаханное снарядами. Подборожный чувствовал, что достаточно одного более близкого залпа — и они снова побегут. Тогда уже никто не сможет остановить их.
Их остановили самолеты, выскочившие на бреющем полете из-за того леса на горке, откуда били пушки. Самолеты эти пронеслись над фронтом и бросились на рассеянный батальон, чтобы докончить то, что начала артиллерия. Пехотинцы, понимая, что проиграют соревнование с самолетами, снова прижались к земле, укрылись в воронках.
Сержант Кочи, заместитель командира роты по политчасти, нырнул в одну воронку с пулеметчиком Фелеком Пекарским. Перевернулся на спину, чтобы видеть штурмовики.
— Лупим? — спросил он и толкнул локтем соседа.
— Лу-упим по су-укиным детям, — заикаясь, прокричал капрал.
Они начали стрелять из ручного пулемета и нагана. Может показаться смешным и даже глупым — два дула против тридцати бронированных штурмовиков, которые, сбросив бомбы, бьют из пушек и пулеметов. Однако через минуту еще кто-то начинает стрелять из винтовки. Заговорил второй «Дегтярев», третий, застрекотали автоматы.
Выстрелы разбудили роту. Налет обозлил солдат. Когда штурмовики, исчерпав боеприпасы, улетели, пехотинцы встали и решительно двинулись на юг, где в окопах за сырыми кустами ольшаника ждали смену гвардейцы 137-го полка.
Автомашины минометной роты на полевой дороге — отличная цель. После первого залпа водители начали тормозить, но поручник Метлицкий крикнул во весь голос:
— Жми, ребята, жми!
Вслед за автомашиной командира три грузовичка, несясь со скоростью 80 километров в час, минуют Тшебень, летят по колеям, оставленным крестьянскими телегами.
Расчеты ругаются, придерживают ящики с минами: а вдруг какая-нибудь ахнет на выбоине и разнесет все вдребезги. Немецкая батарея старается нащупать колонну. Осколки пробивают брезент, разбивают стекла в кабинах.
— Жми!
Они проскочили мостик через ров. Поворот влево, вправо. Грязь брызгает из-под колес. Первая машина вязнет, закрывая проезд остальным. Кто-то спрыгивает, бежит в кусты. Командир роты старший сержант Цинамон догоняет парня, хватает за ворот:
— Куда смываешься, молодец?
— Минометы навьючить! — приказывает Метлицкий, и его громкий голос действует успокаивающе.
— Спокойно, ребята, здесь нас не видно! — кричит Анфорович, заместитель командира. Он давно уже офицер, но звездочек еще не получил.
И действительно, снаряды падают за ними, вспахивая луг у моста.
Расчеты, как на учениях, хватают, что кому полагается, — ствол, плиту, двуногий лафет, металлические ящики с минами. При этом, может быть, лишь более нетерпеливо застегивают пряжки.
— Вперед! — командует Метлицкий, а Цинамон подгоняет водителей, которые, вытянув машину из грязи, маскируют ее свежими ветками, чтобы быть готовыми к следующему налету штурмовиков.
Появляются отдельные самолеты. Они сбрасывают контейнеры, рассыпающие десятки маленьких бомб. Полчаса назад они могли бы задержать роту, может быть, даже рассеять, но не сейчас, когда спала первая волна страха, когда солдат подгоняет стыд за эту беготню по кустам, когда усиливается ярость и желание достичь, наконец, окопов и схватиться с гитлеровцами в рукопашной. Поэтому, когда воет контейнер, пехотинцы лишь припадают на несколько секунд к земле. Фыркают бомбочки, взрываются на болоте, оставляя большую часть осколков в грязи. Они больше нагоняют страха, чем наносят урона.
Кочи слышит, как что-то тяжелое ломает над ним сучья. Одновременно с глухим стуком мелькает мысль: конец. Проходят секунды. Тишина. Он поднимает голову — и видит жестяной лоток, половину металлического контейнера. Начинает смеяться. Вылезая из-за ближайшей кочки, вместе с ним хохочут поручник Сумеровский и хорунжий Василевский — помощник начальника штаба батальона. Позавчера он сбежал из госпиталя.
— Как твоя малярия? — спрашивает Иоахим.
— Лечу грязевыми ваннами, — отвечает Мэриан.
Прыгая через покрытые ряской болотца, все трое выбираются на луг около деревни. Впереди справа мелькают зеленые мундиры солдат.
— Какая рота? — спрашивает Сумеровский.
— Хорунжего Гугнацкого, — отвечает пехотинец.
— Мы немного отстали, — объясняет другой извиняющимся тоном.
— Где командир? — хочет узнать Василевский.
— На линии, — отвечает ему старший сержант Трояновский, старшина 2-й роты, подходя большими шагами. — Я замыкаю строй и подбираю тех, у кого от страха глаза вылезли, — объясняет он и смачно по- матросски ругается, желая напомнить офицерам, что до войны он служил боцманом на эскадренном миноносце, а в сентябре оборонял Вестерплятте.
Разговор прерывается, потому что доносящийся сверху свист мин принуждает их немедленно искать укрытия. Между домиками они видят испуганную женщину с ребенком на руках, бегущую в сторону ольшаника. За веревку она держит корову.
