интерес. Во-вторых, серьезная литература – это еще и то, что нимало не касается исторического процесса и не может заинтриговать человека с красным карандашом. То есть она может быть, по существу, и сокрушительной для устоев, но никакому цензору этого не понять. Ну что его может насторожить в «Учителе словесности»? – ничего. Между тем даже в аромате жасмина заключается нечто такое, что отрицает процентную ставку на капитал.
С другой стороны, человек не сделался ни утонченнее, ни умнее, когда ему стали доступны изобличения под видом прозы, сборники похабных частушек, эротические романы и прочая чепуха. Вот мы уже и таинственного «Доктора Живаго» прочитали, и чреватый «Архипелаг ГУЛАГ», а счастья как не было, так и нет.
Кстати заметить, мы потому прежде и читали напропалую, что по телевизору было нечего посмотреть, все больше торжественные заседания да балет. Но мы еще и потому были такие неутомимые читатели, что все ждали от родной литературы разрешения каких-то великих тайн, а на поверку оказалось, что не только у нас никто новой «Монадологии» не написал, но и тайн-то особых нет. Тайны и разрешения этих тайн имели место во времена Достоевского и Толстого, в эпоху самодержавия, цензурных притеснений, всяческих гонений и несвобод. А человекоядные большевики даже ничего такого не скрыли от народа, без чего культурному человеку немочно жить. Все-таки загадочная это сила – наша русская словесность, даже большевики, которые внесли свои дурацкие коррективы в движение Земли вокруг Солнца, не смогли отменить художественную литературу, но почему-то при либералах она рассосалась сама собой.
Таким образом, какой-никакой присмотр за этим делом как будто необходим. Главное, недопустимо, чтобы жизнь и смерть великой культуры зависели от вкусов «народа», то есть мещанина и дурака. Кроме того, желательно взять в предмет, что русак грешит слишком живым отношением к печатному слову, например, он прочитает «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – и самым серьезным образом начинает соединяться, отнюдь не вдаваясь в такие тонкости: с какой стати соединяться, каким образом и зачем. В Европе, поди, оттого-то и нет давно никакой цензуры, что там книг давно никто не читает, что чтение там не входит в суточный рацион.
А у нас достаточно опубликовать запись четырех снов какой-то Веры Павловны, и уже государство трещит по швам.
С тех пор как евангелист Матфей записал со слов Иисуса Христа: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую...» – так вот с тех самых пор две тысячи лет прошло, а люди по-прежнему сопротивляются злу...
И зря. Дело не в том, что, по преданию, насилие порождает насилие, и не в том, что зло бывает не так напористо, если наталкивается на непротивление как метод и алгоритм. По-настоящему дело в том, что иной раз зло напрямую благотворно и противостоять ему – это будет себе во вред. В том-то и заключается величайшее прозрение Иисуса Христа, что не все зло – зло и, поскольку разобраться в хитросплетении причин и следствий нам за дуростью не дано, нужно мириться со всяким лихом, какое оно ни будь.
Эта спасительная норма представляется тем более многообещающей, что первым-то непротивленцем был сам Господь. Когда Адам и Ева выбрали свободу, презрев вечное благоденствие, Отец Саваоф отпустил их на все четыре стороны и, видимо, с легким сердцем, ибо Он провидел, что, не случись первого грехопадения, ничего ведь и не будет: ни афинского Парфенона, ни 40-й симфонии Моцарта, ни французских энциклопедистов, ни обыкновенного букваря. Или другой пример: Создатель мог бы мановением мизинца предотвратить кровопролитную Крымскую кампанию, если бы Ему не было доподлинно известно, что она обернется падением крепостного права, железнодорожным бумом, либеральными реформами, «Севастопольскими рассказами» и снижением ставок на банковский капитал.
Мы же, разумеется, даже изжоги предсказать не можем, что-что, а дар провидения не про нас. Но тогда хотя бы возьмем в предмет, что Даниель Дефо сочинил своего великого «Робинзона Крузо» после того, как в результате инсульта у него произошло временное помутнение в голове. Следовательно, не мудро ли поступает тот, кто и левую щеку обидчику подставляет, имея в виду те благодатные последствия, какие бывают от временного помутнения в голове?
Итак, зло и добро настолько перепутались в этом мире, что самые благие начинания могут вылиться в национальную трагедию, а национальной трагедии наследует рост производительности труда. Во всяком случае, опыт третьей русской революции свидетельствует о том, что идея и следствие категорически разнятся между собой, как фрачная пара и керосин. Идея – идея-то объективно великолепная: учредить такое общественное устройство, при котором сносно жилось бы нищему духом, плачущему, кроткому, алчущему и жаждущему правды, то есть, в сущности, неумехе и слабаку. Однако когда идеальное вступает в реакцию с материальным, вдруг дают себя знать разные посторонние обстоятельства, и уже по ходу дела становится ясно, что затея приобретает нежелательные черты. Например, оказывается, что всеконечно обречен хозяйственный механизм, если он ориентирован на неумеху и слабака. Например, оказывается, что благосостояние нужно выстрадать, что дается оно воспитанному работнику и прилежному гражданину, а спустить сверху его нельзя. Вот и Александр Иванович Эртель пишет: «Социализм? Но не думаешь ли ты, что он может быть только у того народа, где проселочные дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?» В свою очередь, Василий Алексеевич Слепцов тонкий дает совет: «Прежде чем строить храм, позаботься о том, чтобы неприятель не сделал из него конюшни». И ведь когда это было писано? Эпоху тому назад!
Таким образом, идеи идеями, а следствия следствиями, даже так: социализм – точно светлое будущее человечества, но не в ближайший вторник и не у нас.
Если же насаждать общественный способ присвоения продукта во что бы то ни стало, вопреки закону всемирного тяготения, то жди повальных расстрелов и лагерей. До них-то Россия и достукалась в результате борьбы со злом, даром что Христос две тысячи лет нас увещевает не противиться злому, даром что последнему дураку понятно: нельзя заставить курицу нести крашеные яйца, без того чтобы не изуродовать ей нутро.
Любопытно, что наши борцы с социальным злом все были люди не сумасшедшие, даже не глупые и самоотверженные до святости, тем не менее объективно они выходят злодеи и дураки. Как же не злодеи, не дураки, если гуманистически настроенная диссидентура начала XX века спала и видела, как бы учинить общество абсолютной справедливости, а в итоге получила IV Рим... После показала себя гуманистически настроенная диссидентура шестидесятых – семидесятых, которая спала и видела, как бы добиться свободы слова, и добилась-таки своего, но в результате грянула не столько свобода слова, сколько царство канкана и грабежа. Нынче опять поднимает голову гуманистически настроенная диссидентура большевистского толка, которая горой стоит за неумеху и слабака, и, видно, эта чехарда у нас не закончится никогда. Вот интересно: на Западе, где люди тоже на двух ногах ходят, давно не наблюдается этой разнузданной борьбы с социальным злом, и ничего, живут себе помаленьку, и даже города у них похожи на кондитерские изделия, а деревни – на города.
Главная беда России состоит в том, что у нас слишком много поэтов, которые не умеют писать стихи. То есть поэтов исключительно в том смысле, что они, как молодой Гоголь, смутно чувствуют свою особенность, подозревают какое-то высокое предназначение, алчут известности, а вот стихи сочинять – этого не дано. Из таких-то поэтов и выходят религиозные подвижники, разного рода протестанты, революционеры, просветители, путешественники и, между прочим, дельцы, которые горазды нажиться на неумехе и слабаке.
Этот подвид поэта – особь статья. Вроде бы сам по себе он воплощенное зло, так как руководит им один из семи смертных грехов – гордыня, мотив его деятельности – стяжательство, он бессовестно манипулирует национальным достоянием и крадет у труженика честно заработанные гроши. Вроде бы за такие художества мало четвертовать – ан нет, потому что в результате этой вакханалии зла психически уравновешенные народы давно завели у себя товарное изобилие, неподкупную власть, пособие по безработице, на которое у нас можно купить Кронштадт, и прочие блага, составляющие в нашем измученном сознании то самое заветное слово – социализм. И даже ничего нет сверхъестественного в этом трюке – одна начальная алгебра, из которой нам, в частности, известно, что два минуса дают плюс. Когда зло в виде стяжательства вступает в реакцию со злом в виде понятия «перекур», тогда мы получаем товарное изобилие и такое сумасшедшее пособие по безработице, что хоть покупай Кронштадт. Напротив: налицо бывают сумасшедшие очереди за тюлем, когда добро в виде гуманистически настроенной диссидентуры вступает в реакцию со
