затараканенный номер дешевой гостиницы и поиск работы.
«С моим английским найти нормальную работу было трудно, поэтому я, пока не выучил язык, зарабатывал чем придется. Одно время перебирал книги в библиотеке у богатого русского эмигранта, потом работал в частной пекарне, мыл окна, убирал квартиры, был даже помощником медсестры. Сдал экзамен по вождению автомобиля и получил разрешение на работу в нью-йоркском такси...»
Реального Вилли Токарева, в отличие от его героя — сменившего блатную масть на «профессию шакала» кавказского вора, — грабили не один, а четыре (!) раза.
«...Однажды попался сумасшедший, он наставил на меня пистолет, забрал ключи и документы, сам сел за руль. Одной рукой вел машину, другой держал пистолет и возил меня по скоростным дорогам, чтобы где-то прикончить. «Я, — говорит, — уже убил двадцать пять человек, ты будешь двадцать шестым». Тогда я почему-то вспомнил советскую историю и говорю ему: «У нас расстреляли двадцать шесть комиссаров, но это было во время революции». Он удивился: «...А что это такое?» Тогда мы с ним разговорились, я начал шутить ( насколько это возможно под дулом пистолета), и он как-то смягчился. В конце концов, он сказал: «Знаешь, парень, ты мне понравился, я тебе дарю жизнь. Выходи из машины». Машину мою нашли только через месяц.
Второй случай был чем-то похож на первый: снова бешеная гонка по солнечному Нью-Йорку... и мысли: «Где же ты, мой последний поворот..?» А в третий раз я подумал: «Ну все, Бог Троицу любит: сейчас тебе конец, держись...» — «Выходи из машины, шагай вперед и не оглядывайся...» Я запомнил: пустынное место, какой-то бесконечный забор и снег. Да, белый, чистый, нежный снег, по которому я скрип-скрип- скрип... И такое долгое ожидание выстрела: «Ну, стреляй же скорей!» — хотелось крикнуть, чтобы хоть как-то защитить себя от унижения. И вдруг... рев машины... и тишина.
Оглядываюсь: я один на этой прекрасной белоснежной поляне. Так мне стало хорошо: значит поживу еще, значит, еще спою свои песни... А в четвертый раз я как-то даже не испугался, хотя ведь каждый раз жизнь висела на тоненькой, видимо, для меня волшебной ниточке...»
178
«Одно время идти работать в такси было у них модно, — пишет Эдуард Лимонов. — Теперь мода немножко проходит. Во-первых, одного русского таксиста убили, это не очень-то приятно знать, когда сам работаешь в такси...»
Среди виденных Лимоновым в Нью-Йорке таксистов вполне мог быть Токарев. Писатель покинул СССР в том же году, что и артист. И у того, и у другого врастание в американскую жизнь длилось приблизительно один срок — около 4-х лет — прежде чем каждый вновь смог обрести себя в своем деле...
Песня «Нью-Йоркский таксист» впоследствии вошла во все сборники лучших вещей Токарева...
Крутил баранку, возил пассажиров, рисковал, копил — набралось на запись альбома. Который мыслился полностью лирическим, но — эмиграция требовала свое: «Вилли, ты нам должен еще и таких песен», — сказала ему как-то на вечеринке одна эмигрантка, услышав:
В типичной жанровой песенке про нэпманский, по времени, балаган исключительно важны последние слова: «...ведь завтра может быть война». Эта фраза была одинаково современна россиянам по обе стороны океана. «Все нормально, — думали люди про себя и вслух, — даже то дерьмо, в котором мы находимся большую часть жизни. Лишь бы не было войны, той — настоящей. Холодная-то есть уже».
«С выходом альбома «В шумном балагане...» для меня все перевернулось с ног на голову, — вспоминает Вилли Токарев. — Теперь уже не я поджидал клиентов за рулем желтого автомобиля, а мои товарищи по иммиграции и баранке ночью стучалйсь ко мне в дверь, желая приобрести кассету. Слух обо мне стал циркулировать по иммигрантскому миру. Мои кассеты продавались не только в Штатах. Звонили люди из Южной Африки, Австралии, Японии — отовсюду, куда судьба забросила людей из России. Поступали приглашения из русских ресторанов Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса — выступать там с постоянной концертной программой. Я остался верен Большому Яблоку. Наверное, потому что «Скорпион» по знаку гороскопа: всегда долблю в одну точку. Я до сих пор сохраняю контракт с ночным клубом «Одесса» на Брайтоне, несмотря на то, что сейчас живу в Москве. Давным давно его владельцы сказали мне: «Вилли, пока мы существуем, у тебя есть работа». Другие русские заведения предлагали мне потом более выгодные условия, но я не счел возможным перечеркнуть свою историю: слишком многое связывает меня с «Одессой». В этих стенах моими гостями перебывали, когда это стало возможно, почти все заметные граждане бывшего СССР — поодиночке и целыми компаниями, иногда огромными, как ансамбль Игоря Моисеева... А уж об эмигрантах и говорить Нечего! Сюда часто заходил Довлатов со ‘своими спутницами — он очень любил женщин. Когда я выпустил свой 4-й диск, писатель Илья Суслов произнес здесь на банкете по этому случаю одну фразу, которую я запомнил: «Вилли Токарев пишет блатные песни для интеллигентов».
«То, что случилось со мной в Америке, в итоге оправдало мой риск приехать в эту страну», — как-то не совсем на русский лад выстроена Токаревым эта фраза. Но ее артистичность — на слух — бесспорна. Все правильно. Если бы знаменитый эмигрант говорил и выглядел совсем, как мы, он не был бы эмигрантом. И вызывал бы пусть легкое, но разочарование. Я не цепляюсь к сказанному артистом, но ведь если риск оправдался, значит был и расчет?
«Не думайте, что я стал безумно богат в Штатах, — с ходу парирует Токарев. — Деньги для меня — это такие бумажки, с которыми можно обеспечить свое существование на этой земле лучше, чем без них. Я легко их зарабатываю и легко трачу: покупаю машины, аппаратуру, путешествую по миру, обедаю в ресторанах...»
Вилли Токарев — певец кабацкого гедонизма, для него естественно воспевать водочку, которая легко проскакивает под «закуску свежую, закуску колоссальную». («Вот бы и вся жизнь так шла!» — думает слушатель.) Неважно, реконструирует ли артист при этом атмосферу кутежей НЭПа, или поет о своих «рабочих местах» — ресторанах и клубах Нью-Йорка, Чикаго, других крупных городов США. Никогда не замечали, как мрачен порой бывает кабак у наших «русских шансонье»? Казалось бы: пей, гуляй, радуйся! Ан, нет, средь шумного веселья гложет героя думушка, то печальная, то злая — так «гуляет» пресловутая «русская душа»! А вот в кабаке Токарева эта душа просто отдыхает.
«Оправдавшийся же мой риск, — возвращается к мысли мой собеседник, — был гораздо глубже, шире каких-то меркантильных моментов. И оправдался он в том, что 22 моих альбома оказались нужны людям и в России, и за ее пределами. Я знал пару женщин (pair — англ.; никакой фамильярности: видимо, артист просто думает по-английски
— Р. Н.) и нескольких мужчин, которые признавались, что кассеты с моими записями спасли им жизнь. Одна женщина в Израиле, лежа в больнице после тяжелой аварии, слушала мои песни: «Я без них умерла бы». А как вам домашний концерт для прикованного к постели отца моего нью-йоркского друга?! Эти аплодисменты звучали для меня громче стадионных. Значит, не зря живу на свете...»
А большому американскому шоу-бизнесу было, по большому счету, наплевать на жутко известного в узких кругах артиста по имени Вилли Токарев. (О том, как любят его песни в Советском Союзе, их автор узнал много позже.) Правда иногда к нему приходили за кассетами студентки, изучающие русский язык. Токарев, рассуждая здраво, и не рассчитывал на широкое признание песен «внутреннего слушания».
«Американцам начхать на русскую диаспору, так же, как на армянскую,' итальянскую и любую другую: «Ну, копошатся себе муравьишки, и пусть. Это их проблемы». Но что меня у них поразило, так это отношение к авторскому праву. Мою «2
