— «Боинг-747», например.
«Я легко мог бы сделать так, чтобы мой ребенок родился в лучшей американской клинике, — говорит счастливый отец, — но зачем? В России принимают роды не хуже. К тому же, я хотел, чтобы с самого момента рождения малышка принадлежала той стране, где появился на свет я».
Вилли Токарев простил Россию советскую, снисходителен он и к ней дикокапиталистической. Хотя, уже в новейшие времена, плакала здесь часть его денег, и немалая — 200 тысяч долларов. Когда он понял, что его концерты приносят хорошие сборы, то решил: «Никуда эти деньги вывозить не буду, пусть лежат себе в банке и размножаются». Привыкший к тому, что американские капиталисты никогда его не обманывали, понадеялся, что и здешние банкиры сделаны из того же теста. Открыл счет, засим отбыл в Америку. Возвращается, а тут — дефолт:
«...И оказалось у меня в банке денег на два тампона и три гондона. Даже не могу пригласить поужинать пару друзей! Погрустил я, поплакал, и опять давай пахать».
«...Россия велика, но есть в ней города, где обстановка пострашнее, чем в Нью-Йорке, — делится артист (заметим — классик блатной песни) своими наблюдениями. — Я не могу это объяснить.
in
Может, потому, что Россия всегда стремилась быть первой: и в балете, и в ракетах. Почему бы не быть первой и в рэкете, а? Это горько-жестокие слова, но они не мной сказаны. Ведь невооруженным взглядом видно, как вирусы безобразия и насилия распространяются по нашей России. Антибиотиков против зверства нет. Общество должно само научить себя жить. Чтобы жизнь не была такой, когда люди живут как бы для того, чтобы думать о бандитах... В такой ситуации у людей... отсутствует важнейший элемент свободы — чувство безопасности...
Когда человек чего-то боится, он несвободен, а много ли он сделает доброго, если боится за свою жизнь?!
Но я верю: Россия возродится. Трудно, мучительно, но возродится и станет великой страной с высокой моралью и культурой».
...Грянула «перестройка»... И еще сидя в «преступном» Нью-Йорке, Вилли Токарев начал бояться за жизнь своих сестер, которых оставил в России. А когда был СССР, не боялся.
Географию «России бандитской» он изучал на гастролях. Приезжает спустя какое-то время в город, где уже выступал: «А где коммерсант такой-то?» — «Убили». В другом городе: «Как поживает имярек?» — «А он погиб недавно».
«Помню, в августе 1991 года я прилетел из Нью-Йорка в Москву. На следующий день рано утром меня разбудил телефонный звонок: «Вставай, у нас переворот!» Крестная моего сына, приехавшая ко мне позже из Пятигорска, рассказывала, что с появлением на телеэкране путчистов в городе моментально попрятались куда-то все жулики, и мясо на рынке стало стоить нормальную цену. И тогда я подумал о том, насколько Россия привыкла к «железной руке». Так, может, ей и не нужен этот западный образ жизни, эта демократия? Может, лучше — «мягкий» диктатор, при котором не будет того беспредела, который творится здесь уже десятилетие?»
А ведь когда только рухнул «железный занавес», Токарев радовался, как ребенок, и пел — искренне, наивно:
Есть Токарев легендарный, есть американский и российский... Но существует Токарев удивительный, может быть, до конца не понятый слушателями. Когда, предвзято настроившись на очередную порцию песенных шуток, слышишь протяжное лирическое пение; слышишь, как певец выводит фразу голосом, ничуть не похожим на того Токарева, каким его привык знать, не веришь, что это — он. Необычно, классно, очень в стиле ретро-шлягеров «нашего старого кино» •— 50-60-х годов. Люди старшего поколения, наверное, вспомнят «Весну на Заречной улице», «Летят журавли»...
190
Понять многогранного Вилли Токарева можно, только послушав все его песни. А они разбросаны на более, чем двадцати альбомах. И еще несколько готовятся к изданию. В них — авторское видение исключительно российской жизни, никакой Америки.
«Я легко пишу, —говорит артист. — За полчаса сочиняю песню, в которую может вылиться все, что «зацепит» •— от виденного лично до газетной статьи. Да-да, но — публикации не всякой! Однажды в Америке я купил газету «Дэйли Ньюз» и в ней увидел крик о помощи — письмо женщины, которой требовались деньги на пересадку сердца больному сыну. Я отправил ей свой скромный взнос на эту операцию. И не я один такой оказался. Потом позвонил ей домой и узнал, что денег все равно не хватает. После этого я написал песню «Заболел у матери ребенок...», она вошла в альбом детских песен — и такой у меня есть. «Ты не должен исполнять эту песню», — сказал, услышав ее, Юз Алешковский. Слишком открытая вещь для Вилли Токарева? Но это тоже я. Когда я пел «Заболел у матери ребенок...», люди просили меня остановиться, говорили, что это — как ножом по сердцу.
Россия, безусловно, отдает артисту должное как живой легенде. Светские хроникеры препарируют его, как положено. Вернее, как научились. То у него, якобы, украли вазу стоимостью 250 миллионов (неденоминированных) рублей. То он, оказывается, залил горячей водой гостиничный номер. Где-нибудь на гастролях, так что — не проверишь. «Это бред!» — говорит «герой», но доказывать ничего не рвется, полагая, что журналисты просто выполняют установки своих хозяев — на скандал: «Этих киллеров от журналистики, в отличие, кстати, от настоящих, совершенно не волнует, что будет с их жертвой, после того, как они сделают свое дело».
...А мы ждем, напишет ли он здесь когда-нибудь песни, которые стали бы такой же его фирменной фишкой, как «Эх, хвост, чешуя!» или «Небоскребы». Недавно один мой 25-летний приятель уже ностальгически произнес, наслушавшись новых певцов «шансона»: «Эх, сейчас бы старенького Токарева послушать, с первого альбома!» А новенького?
Я не могу назвать его Серегой: всего один раз по телефону слышал его голос, кассеты не в счет. Мы договорились с ним о том, что в следующий его приезд в Москву встретимся, поговорим для этой главы. Он должен был живым в ней появиться. Теперь поздняк метаться: жизнь — не компьютер; «мышку» за хвост дернув, не воротишь ее. И оказалось: двум смертям в одной книге — бывать.
Дальше было б, наверное, так, если б по человечеству:
...Мы (Полотно, Круг, «Амнистия», Игорь Герман, еще человек 10 поющих в этом жанре людей и я с ними) едем в Пермь, где жил Сергей Наговицын, где все помнит о нем и плачет, — на его сороковины. Он находился в этом уральском городе с семьей — женой и крохотной дочкой. Здесь зарабатывал средства к
