дефиците:
— Взять ситец. По телевизору говорили, что он весь идет на производство линолеума — как основа. А нам спать не на чем. Что нужнее: белье или этот панцирь на полу? Абсурд, какой абсурд!
Я улыбаюсь. Дело в том, что пьесу я написала абсурдистскую, хотя она в принципе про ситец, про белье и про жизнь.
Королев встречает меня по-королевски — с букетом гвоздик (это в марте-то!). Он все так же худ и сдержан, и если мог бы сойти за какого-нибудь короля, то только разве за английского.
— Неужели я в Москве! Семь лет, семь зим!
— Как ты все-таки вырвалась?
— С нервами дальше некуда...
Мы садимся в такси, я еще продолжаю размахивать руками и что-то обсуждать, но Королев не слушает:
— Пока расслабляйся! Голову немного набок — вот так. Руки свободно. Отдыхай.
Понедельник.
Я стою перед Министерством культуры, зданием почти духовным, хотя и материальным. Волнуюсь. Вхожу. Снимаю пальто. Гардеробщик принимает его, привычно взглянув на этикетку у воротника — иностранное или нет. Я в свою очередь смотрю на его огромные ручищи, испещренные наколками. На левой кинжал, сверху крупно: “Помни Толя”. Снизу мелко: “брата Колю”. На другой руке витиевато и загадочно: “Нет счастья на Луне”. Я спрашиваю:
— Почему на Луне?
Отвечает, что исполнено, когда американцы на Луну летали и жизни там не нашли.
Подымаюсь на четвертый этаж — в репертуарную коллегию.
— Что вы хотите? — спрашивает меня на ходу министерского вида дама с папкой под мышкой.
— Пьесу привезла. Вот. Из Перми.
— У вас есть договоренность с местным театром?
— Нет. А нужно?
Дама, энергично выталкивая меня, скороговоркой:
— Когда есть договор, мы быстренько рецензируем, быстренько определяем степень художественности, категорию оплаты — и все! Так что давайте поезжайте обратно и договаривайтесь!
— Дело в том, что... Пьеса абсурдистская, в провинции ее едва ли...
— Из Перми везут абсурдистскую пьесу! Абсурд!
— А что?
— Нам такие не нужны.
— А какие?
— Про жизнь.
— Так у меня про жизнь тоже. И даже философская...
— Что делается! Из Перми везут философию!
— Да что вы имеете против Перми?! — пошла я в наступление, но она тотчас заслонила свою грудь папкой, как щитом, и позиций ни на шаг не сдала.
Девушки за столом спокойно созерцали нашу перепалку, не выказывая мне сочувствия, но и не поддакивая своей начальнице. Это меня как-то поддержало.
— Распутин вон вообще в Иркутске живет! — сказала я.
— Распутин! Я вижу, вас не смущают никакие сравнения! Да когда он пришел в театр, имел солидный багаж!
— Какой багаж? — растерялась я.
— Духовный, конечно! А вы говорите!
— Но и он когда-то пришел с первой вещью.
— С первой вещью идут в журнал, а не к нам.
— В журнал? С пьесой?
— Говорю вам — получите плохую рецензию.
Сдаюсь. Ухожу. Дама, обогнав меня, спешит куда-то по коридору, вдруг останавливается, оборачивается, назидательно провозглашает:
— Не воображайте, что вы одна пишете пьесы! Мы рецензируем тысячу сто пьес ежегодно. Понятно?
Мне ничего не понятно. Если так рецензируют, как мою, то... Звоню Королеву на работу и жалуюсь на жизнь. Он традиционно советует:
— Ничего. Пока сядь, расслабься.
