Иван Сергейчук приник к гитаре и запел. Это было даже не пение, а обаятельный вой. Пока Катя режет лук, Софья сооружает бутерброды, а Вязин кромсает сало, Ивану что-то нужно делать, вот он и окутывает их песней. Мелькало: темной вуалью, допьяна, не стой на ветру. Журдо внимательно выслушал и сказал озабоченно:
— Псевдонимус-то Ахматова взяла не русский! И вообще наследила: стихи посвящала Сталину.
Тут раздался легкий скрип зубов. Вася Помпи сказал, как бы от лица всех:
— Так у Ахматовой сын в лагере сидел. А если бы ты был на ее месте?
— Никаких “если”, — мягким внятным голосом отвечал Журдо. — Каждый живет в ту эпоху, которой он достоин.
— Ах, без “если”, — заорал Вязин. — Хорошо. У тебя, Гена, сын есть?
— Пока-то нет...
— Тогда заткнись!
— Ты более достоин, чем Ахматова? — дернулся Василий. Марта взяла его за руку и стала гладить пальцы.
Баранов сразу понял, возвратясь с выпивкой, кто здесь виноват в разрушении всеобщей приятности:
— Это ты, Ген, на Ахматову батон крошил! Ну-ка, гад, глотни с нами скорее — за то, чтобы она тебя простила. — Он поставил на стол пять бутылок водки: маловато, думал он.
Все выпили со вкусными звуками, луковый салат и сало так и запрыгали в молодые рты. Журдо не отставал в бодрости от всех: жевал радостно, но зубы пару раз визгливо скрипнули.
— Слушай, у тебя проблемы, что ли, в жизни? — Помпи хотел срочно помочь человеку.
— А, не умеете вы обсуждать вопросы... глубокие... Сразу обижаете — на личность переходите, — уличил всех Журдо.
Кондеева превратилась в
Все тут упорно захотели перейти на личность Гены Журдо и слегка отметиться на ней мужскими кулаками. Баранов больше всех рвался:
— У меня удар страшный с правой — мне папа-майор поставил удар!
Гена у всех на глазах поплыл, как запах, и исчез.
— Братцы, а когда же он усочился? — спросила Катя.
“Моя Марта никогда не скажет “братцы”!” — про себя порадовался Помпи. Он видел всю картину сразу как бы восемью глазами: и сверху, и из какого-то своего внутреннего угла (рифма: ребристая мгла). И такое тяжелое счастье плитами навалилось — не продохнуть. За что? Только жаль, что Марта время от времени заводит глаза на Баранова. И Вася сразу заговорил о декабристах и Пушкине:
— Слушайте, судари мои, а если бы они завоевали свободу и Пушкин стал бы министром культуры?
— В лагере бы он сгинул, — выдохнул Вязин и подложил свою кисть, испорченную каратеистскими набивками, под челюсть.
— Почему в лагере — они же все были друзья, как мы с вами! — забурлила Софья.
— Какая там уж дружба. — Вася согласился с Вязиным. — Диктаторы Раевский с Пестелем все время бы требовали: “Пиши не эту свою фигню... любовь, богат и славен Кочубей... а воспой-ка ты 14 декабря!” Ну, раз бы Саша ослушался, ну два...
Вечеринка, как хорошая ракета, уже прошла точку своей наибольшей выси и плавно приближалась к поверхности жизни. Баранов зарыдал, стряхивая перлы слез на грязноватые усы. Энергия стремительно уходила из него.
А вот Журдо, который провалился сквозь стену, через двадцать с лишним лет прошел через стену областной Думы и воссел там депутатом от какого-то района. Его сыну нужно было очень быстро выучить английский язык, и Гена организовал фонд поддержки молодых талантов. Городская казна дала денег, и на эту сумму Гена издал книгу стихов Кати Кондеевой “Подземный ангел”. Взамен она день и ночь занималась английским с его отпрыском. Когда она дарила Вязиным томик с обложкой из льдистого верже, они спросили: все ли еще Гена скрипит зубами.
— Даже странно, в самые лучезарные моменты жизни: на банкете...
— В постели, — добавил Помпи, бывший в гостях.
Он тут же перекинул треть книги и прочел:
ПОДРАЖАНИЕ ЦВЕТАЕВОЙ
— Это сакральное “семь”, — прокомментировал Вязин.
Вдруг Помпи от лица женщины разыграл это: “Один раз я прочла — что за набор из трех букв? Снова прочла: что-то ведь знакомое. На третий раз: ба, так вот же это что! На пятый раз пришел восторг: о! Ну а на седьмом прочтении — эти волшебные судороги...”
...А Василий Помпи после той вечеринки, где Пушкин почти в концлагере сидел, брился четвертый раз в жизни. Он последние минуты был обыкновенным человеком. Дальше из него жизнь будет усердно делать героя. И с большим успехом.
