Расчешет прядь — и омоет Ее горючей слезой! «Рыцарь Оге, мой милый! Поведай, возлюбленный мой, Как лежишь ты на дне могилы, Объятый кромешной тьмой?» «Под землей, в гробу моем тесном, Где сырость и вечная мгла,— Мне как в раю небесном, Если ты весела!» «Мой милый, с тобою вместе, На дне могилы, во мгле, Нельзя ли твоей невесте Лежать в сырой земле?» «С тобою крестная сила! Спаси тебя крест святой! Как пекло, зияет могила Зловещей своей чернотой. Когда твой плач к изголовью Доносится ночью и днем, Мой гроб запекшейся кровью Наполнен и тяжко в нем. Над моим изголовьем зелье Коренится, в грунт углубясь. На ногах, в моем подземелье, Повисают змеи, склубясь. Но если песня сорвется Ненароком с любимых уст, Внутри моей могилы Зацветает розовый куст. Крикнул петух черный. Затворы с вечности врат Упали, и в мир тлетворный Вернуться спешит наш брат. Крикнул петух белый, Ранней зари певец. В свой дом затравенелый Вернуться должен мертвец. Крикнул петух рыжий. Это — усопшим знак, Что месяц клонится ниже И мешкать нельзя никак!» Взвалил он гроб на плечи И сквозь дремучий бор Побрел с ним через силу В церковный двор. Эльсе, в тоске и тревоге, В этом лесу глухом Шла за рыцарем Оге, Мертвым своим женихом. И выцвели, как только Вступил он в церковный двор, Его златые кудри, Всегда ласкавшие взор. «Взгляни, дорогая, на небо, На звездный его венец! Душа твоя взвеселится, Лишь ночи наступит конец». На небо взглянула Эльсе, На звездный его венец, И не увидела дева, Как в землю ушел мертвец. Горюя, домой вернулась Эльсе в предутренней мгле И в первое новолунье Лежала в сырой земле.
