- Ты потерпи, не спеши, - сказала Суханова. - Ты нас уважь. Мы ведь постарше тебя.
- Чтобы уважить, уважение надо иметь...
- Значит, ты так ко мне относишься? Я ведь почти что твоя крестная.
- Почти что не считается, - сказала Вера.
- Ты слышишь, Насть? - обернулась Суханова к матери. - Не считается. А раньше-то считалось!
- Нервная она очень стала, - сказала мать.
- Моя забота, какая я стала!
- Ну ладно, - сказала Суханова, - к делу так к делу. Но уж я прошу тебя, Верочка, выслушай нас со спокойствием. Мы ведь с миром к тебе пришли.
- С каким еще миром?! - чуть ли не крикнула Вера.
- Вера, я тебя прошу, - жалостливо произнесла мать.
- Ну хорошо, - вздохнула Вера.
- Нет, я оговорилась, - сказала Суханова, чашку отодвинув, - мы пришли не с миром. Это ты могла бы прийти с миром. Мы пришли за миром. Ты понимаешь меня? Тут, точно, целая делегация. Нет никого от Чистяковых и от этих, не наших, Рожновых, но я вроде бы от них... Стало быть, вот что. Ведь суд людской - он пострашнее суда того... который с законами. А в людском суде приговор вынесен. В твою пользу. И обидчики твои в том суде наказаны. Да еще как! И семьи их тоже наказаны. Ты человек добрый, как мать твоя, ты рассуди: нужны ли еще слезы, несчастья, седины вот у этих женщин? Ведь мы свои люди... А? И надо ли дело доводить еще до одного суда? Рассуди...
- Следователь рассудит, надо или не надо, - сказала Вера.
- Погоди, не спеши. Вот они, - Клавдия Афанасьевна показала рукой на Колокольникову и Турчкову, - пожилые женщины, матери, извинения у тебя просят...
- Извинения! - возмутилась Вера.
- Прощения у тебя просят...
- Что-то я не слышала, - сказала Вера, - чтобы они просили у меня прощения.
- Они пришли за этим...
Клавдия Афанасьевна произнесла это неуверенно, замолчала, растерянно поглядела на Елизавету Николаевну и Зинаиду Сергеевну, видимо, не было между ними договоренности о каких-либо прощениях, и теперь Клавдия Афанасьевна волновалась, левым глазом подмаргивала, словно бы намек или совет давала женщинам. Вера сидела напряженная, дыхание задержала, ждала, что будет дальше; она чувствовала себя за столом главной, от нее теперь зависело здесь все, а две женщины были в полной ее власти, и мстительное ощущение власти в то мгновение Веру обрадовало, и она была намерена эту власть употребить без жалости и оглядок на мать.
- Прощения просим... всей семьей...
Вера подняла глаза.
Елизавета Николаевна Колокольникова произнесла эти слова, голову опустив к самому столу, чужим, срывающимся голосом.
- Вера, прости... Сына моего прости... И нас с отцом прости... - Мать Турчкова встала стремительно, неловкое движение сделала, будто собиралась броситься к Вере, но не бросилась, а осталась стоять на месте и своими печальными глазами молила Веру о пощаде, при этом шептала что-то, словно бы у нее уже не осталось сил на громкие слова.
Вера тоже поднялась со стула, застыла, онемев, не знала, что делать. Турчкова и совсем замолчала, будто испугавшись, что Вера злобой ответит на ее отчаянный порыв, погасит надежду, а Вера и сама смотрела на Зинаиду Сергеевну с удивлением и испугом, ей казалось, что эта маленькая нервная женщина расплачется сейчас или, хуже того, упадет перед ней на колени, заголосит, вымаливая прощение и мир.
- Господи! Да зачем вы, Зинаида Сергеевна! - вскрикнула мать. - Вера, что ты молчишь? Что ж ты стоишь-то?
- Зинаида Сергеевна, что вы... - пробормотала Вера. - Зачем это?
Губы ее дрожали, она чуть было не дала волю слезам, порыв Зинаиды Сергеевны взволновал и разжалобил ее, вместе с тем какое-то умиление возникло в ее душе, так ей хотелось, чтобы все горькое кончилось и всем было хорошо, так она сейчас всех любила, что желала всех простить. Да что там простить! Она сама готова была сейчас просить прощения, и у Колокольниковой, и у Турчковой, и у матери своей за то, что их беды, их переживания были связаны с ней, с ее неверной жизнью, она уже собиралась сказать об этом, и тогда бы, наверное, все пошло не так, как оно пошло, но тут подскочила Клавдия Афанасьевна, не выдержавшая тяжкого для нее молчания, и заговорила:
- Вот, Вера, слышала, да? Слышала? Ты оцени, ты думаешь, им легко? Вот и все, вот и хорошо!.. Теперь бы и ударить по рукам-то! Ты, Вера, их прости, прости, помни обиду, но прости, гордыню свою придави, придави... Чего же мы стоим-то? Садитесь, садитесь, оно легче будет говорить...
Усаживались в молчании, если не считать шумного усердия Сухановой. Молчали же все по-своему. Колокольникова, казалось, была смущена и расстроена тем, что она решилась просить прощения, а Вера на ее слова никак не ответила. Зинаида Сергеевна все еще переживала собственное трепетное движение и вне себя вроде бы ничего не замечала. Мать выглядела обеспокоенной, Вера чувствовала, что мать желает что-то сказать ей, а может быть, и гостьям тоже, но ничего Настасья Степановна так и не сказала. Сама же Вера остывала, как бы трезвея, глядела на все происходящее и уже была довольна вмешательством Сухановой. 'А то бы я наговорила лишнего, - думала Вера, - совсем уж было рот открыла... Попросили они прощения - и ладно, и хватит, и нечего тут...'
- И теперь, значит, все, - сказала Суханова, - теперь можно и по рукам, теперь можно кончить дело без всяких обид...
- Как же это по рукам? - спросила Вера.
- А так вот и по рукам, - сказала Суханова. - Раз ты их простила... И ты должна...
- Что я должна?
- Ну что? Заявление написать, что ничего не было... Ведь ты их простила...
- Значит, заявление?
- Вера, я же тебя знаю, и хорошо знаю. У тебя всегда язык, а то еще и кулак опережают разум... Вот губы ты сейчас скривила... А ты обожди, не спеши, обдумай все в спокойствии. Если бы я не в ваш дом пришла, а в чужой, я бы там деликатничала. Я бы все дело в такие мягкие слова упаковала, упрятала бы в такую обертку из целлофана да еще бы поверху голубенькую ленточку бантиком завязала, что ни одно мое слово не вызвало бы ни малейшей обиды. И губы никто бы там не кривил. А тут я все своими именами, потому что и мы свои, и туман не нужен. Вот - ты. Вот - они. Вот - твоя беда. Вот ихняя. И ты, пожалуйста, думая о своей беде, попробуй и чужую примерить на себя... И не дуйся оттого, что тебе говорят одну суть, без всяких украшений... А? - сказала Суханова. - Вер? Дальше мне говорить или ты все поняла?
- Но как же я всем-то объясню - и в Никольском, и в моей больнице, что ничего не было? - спросила Вера.
- А ты ничего и не объясняй.
Творожиха, приоткрыв калитку, прошмыгнула в навашинский палисадник, но и с желтой дорожки, из-за кустов черной смородины, увидеть, что происходит на переговорах, она не могла, однако и оставаться в неведении не могла и все пыталась привстать на цыпочки или даже подпрыгнуть в надежде хоть что-нибудь углядеть или услышать. Вера заметила ее старания и не сдержала улыбки.
- Что? - обернулась она к Сухановой.
- Я говорю - ты ничего и не объясняй.
- Да? - сказала Вера. - И все?
- И все.
- Ну что же...
Вера встала.
Клавдия Афанасьевна Суханова смотрела на Веру настороженно, но, встретившись с Вериным взглядом, заулыбалась вроде бы от всей души, словно открыв в Верином взгляде надежду на благополучный исход беседы; бутылку теперь Клавдия Афанасьевна распила бы за успех предприятия. А Колокольникова с Турчковой не улыбались, нет, но и они, казалось, были готовы заулыбаться сейчас, если бы Вера того
