быть. Пойми, и я не хочу упрощать ни судьбы людские, ни явления жизни. Но мы с тобой следователи! А мне кажется, что ты порой - от растерянности перед каким-то явлением или просто из добрых побуждений - готов, чтобы сейчас же залечить беду, употребить в нашем деле средства других профессий. Причем сразу нескольких профессий. А нужно ли это? И главное - имеем ли мы, следователи, на это право? Я считаю, что нет. Нам бы свою ношу нести с честью.
- Ты прочитал дело и тебе, все стало ясно?
- Мне многое пока в нем не ясно. Но будет ясно.
- Я в этом не сомневаюсь, - сказал Шаталов. - Бог в помощь!
...А Вера пришла домой и расплакалась. Неужели и впереди ее ждут страхи, вечное ожидание дурного? Мать успокаивала Веру, волосы гладила, как маленькой, пришла Клавдия Афанасьевна Суханова и тоже стала успокаивать. Клавдия Афанасьевна удивлялась Вере, та, с ее точки зрения, слишком близко принимала к сердцу всякие мелочи. 'Уж больно ты стала тонкая в чувствах, прямо как чеховские барышни в театре. Те хоть от безделья все переживали, а у нас-то с тобой дел и забот вон сколько! Надо спокойнее смотреть на все...'
Клавдия Афанасьевна была недовольна выступлением следователя. 'Ну и недотепа, я скажу, тебе попался, - говорила Клавдия Афанасьевна, радуя мать, - тюлень какой-то. Подбородок прижмет вот так и бубнит, бубнит... Но ты, Вера, будь спокойна - ни одного дурного слова в Никольском ни от кого не услышишь. Я за это возьмусь...
Обещание свое Клавдия Афанасьевна давала искренне и была уверена, что исполнит его. Она о нем помнила и назавтра, и через неделю помнила, однако ей сразу же пришлось заняться делом, требовавшим времени, энергии и терпения. Они впятером ездили в район и в Москву, ходили в партийные и советские организации, бывали и в газетах. Хлопотали о том, чтобы Никольское по рассмотрении вопроса было переведено в разряд поселков городского типа. Разговоры об этом переводе возникали в Никольском из года в год, соседние Щербинка и Бутово были именно поселками и оттого упоминались в Энциклопедии. А Гривно числилось даже городом. Сейчас никольские жители решительно хотели изменить статут своего населенного пункта, то ли потому, что им неловко было указывать в своих адресах 'деревня Никольское', то ли в надежде, что с переводом Никольского в поселки городского типа на них обрушатся льготы. Клавдия Афанасьевна обходила никольские дома, собирала подписи под трехстраничным письмом, выправленным у юриста. Но и в хлопотах своих Клавдия Афанасьевна иногда вспоминала: 'Надо бы и Вериным делом заняться, обязательно надо...'
А Вера поплакала, выспалась и успокоилась. И на другой день, когда Сергей ее спросил, как ей было на встрече со следователем, она пожала плечами и сказала искрение:
- Попусту время потеряли - и только... И давай договоримся. Обо всем об этом больше не вспоминать. Забыли и на всю жизнь.
- Договорились, - сказал Сергей.
- Что это у тебя в глазу-то?
- Где?
- Вот. Плохо промыл глаза со сна. Неряха! Дай-ка я тебя почищу...
- Ну вот еще! - проворчал Сергей.
А Вера ловко и ласково мизинцем достала ночную соринку из уголка его глаза. Ей нравилось прикасаться к Сергею, поправлять на нем что-либо из одежды или легонько ладошкой и пальцами отчищать запачканные места на спине и плечах. В особенности если это можно было делать на людях - в магазине, в электричке или на улице. И само прикосновение к Сергею было приятно, и приятно было чувствовать, ни на кого, кроме Сергея, не глядя, что люди вокруг видят их нежность, их право друг на друга и, может, гадают, кто они 'брат с сестрой или муж с женой, добрый молодец с красной девицей...'. Иногда же ей были совсем неинтересны ничьи ощущения вокруг, а просто ей самой хотелось показать и себе, и Сергею, что он человек полностью зависимый от нее, как, впрочем, и она во всем зависимая от него. Это и было славно.
О поездке в Вознесенское, неприятной для них обоих, теперь не вспоминали. Дня два Вера ходила сама не своя, то она стыдила себя, называла себя бессовестной: 'Только о себе и думаешь, а у него своя жизнь, своя семья, мать с отцом'; то она была в гордой обиде на Сергея: 'И без него проживем!' А встретилась с ним и всю вину тут же взяла на себя. И Сергей готов был просить у нее прощения за то, что резко и нескладно вел себя в Вознесенском. 'Я все продумал, - говорил он, - и мне в Вознесенском будет удобно жить'. - 'Да нет, - говорила Вера, - зачем нам это Вознесенское, проживем и без переезда!' Она уже считала, что смотрины Вознесенского затеяла по глупости, сгоряча, под влиянием неожиданного известия Клавдии Афанасьевны. А вот успокоилась и никакой нужды уезжать куда-либо из Никольского не чувствует. Теперь же, когда договорились не вспоминать о ее беде, следовало и вовсе запамятовать о поездке в Вознесенское.
Однако ни Вера, ни Сергей об отчуждении, возникшем в Вознесенском, забыть не могли. После той поездки были иногда минуты, когда они снова казались друг другу чужими, были в их любви и случаи неприятные и скучные. Вера раздражалась, но отходила. Сергей молчал, ждал, когда все рассеется само собой. Оба они понимали, что в их отношениях, теперь уже почти супружеских, появилось и еще появится нечто новое для них, не испытанное прежде, хорошее или плохое - неважно. Но это новое следовало осознать и к нему необходимо было привыкнуть. Они и привыкали, и часто им было хорошо.
Однажды в воскресенье они с Сергеем поехали в город смотреть 'Направление главного удара' и у кино встретили Нину. Первым Нину увидел Сергей, он и толкнул Веру. Нина их не заметила или сделала вид, что не заметила. Под руку ее вел пожилой мужчина, лет двадцати восьми - тридцати, с деликатными манерами, на вид инженер или служащий. Был он в прежнем Нинином вкусе - тщательно одетый, в приталенном пиджаке с серебряными пуговицами, с бачками, как у Муслима Магомаева, и с зонтиком-тростью в руке. А Нина прогуливалась в синем макси и короткой накидке с кистями. 'Ба-ба-ба! подумала Вера с обидой. - А она мне о нем ничего не говорила. Когда же сшила-то? И как не помяла в автобусе и электричке?' Вера сделала движение навстречу Нине, но та проплыла мимо и не остановилась. 'Ох-ох-ох! - сказала ей вслед Вера. - Птица-лебедь!'
Дня через три Вера ездила в Москву за продуктами и на Каланчевке чуть было не столкнулась с Ниной. Вел ее другой кавалер, помоложе, с большими усами и падающими на воротник черными красивыми локонами - под д'Артаньяна. И этот был одет дорого и хорошо. Нина же имела вид романтический, волосы ее были гладко зачесаны назад и сведены в пучок. Сегодня она надела мини и, как отметила Вера, французские колготы за девять рублей. Вера, несмотря на то что Нина была ей сейчас чуть ли не врагом, успела подумать: 'Боже ты мой, какая она хорошенькая!' И кавалер, видимо, это понимал, ему очень нравилось вести Нину по людной улице, а Нина была с ним небрежна. Вера, не дожидаясь, пока Нина заметит ее, резко повернула вправо, услышала сзади: 'Вера, Вера, постой', - но не остановилась, вошла в магазин, смешалась с толпой. Однако у прилавка бакалеи Нина схватила ее за локоть:
- Ты это что, сбегаешь от меня?
- Я тебя не заметила.
- Так уж и не заметила?
- А ты нас с Сергеем в воскресенье у кино заметила?
- Вы были у кино?
- А то не были! - возмутилась Вера.
- Ну, прости, - сказала Нина. - Я вас действительно не заметила.
- Куда уж нас заметить!
- Здесь толкаются и смотрят на нас. Выйдем отсюда.
Вышли. Встали у красного парапета из гнутых труб напротив очереди за арбузами. Метрах в тридцати от них курил Нинин кавалер с черными красивыми локонами, смотрел на трамваи.
- Ты обижаешься, - заговорила Нина, - что я дней десять как к тебе не заходила и на следователя не пришла, ты не дуйся, я забегалась, не высыпаюсь...
- Ну, понятно, - кивнула Вера в сторону молодого человека.
- Ай! - махнула рукой Нина. - Да не потому!
- А мне-то что! - сказала Вера. Ей было неловко и стыдно оттого, что она пыталась убежать от подруги, а та ее поймала, и она сердилась теперь на Нину, как в тот день, когда они дрались в Никольском туфлями.
