наша Ия нигде не пропадет...
Симина мама, брат Витя и его жена Ия поехали в Ганновер улаживать квартирные дела. Дело было в том, что наряду с очевидными преимуществами (например, деньги на еду выдавали наличными, а не кормили в общей столовой, как в некоторых других местах), Вайсбаховский вонхайм имел один большой недостаток. Его обитателям нечего было надеяться на милость чиновников жилищного департамента, которые предложили бы им переехать со временем в дешевые социальные квартиры. Приходилось рассчитывать только на свои силы. С помощью знакомых, устроившихся ранее родственников или сомнительных маклеров-соотечественников, народ старался находить какое-никакое жилье в ближайших 'настоящих' городах.
Ия, как узнала обстановку, сразу сказала - никакой провинции, будем жить в Ганновере. В Ганновер, который находился порядочно далеко от Вайсбаха, перебирались единицы, и все считали их счастливчиками. Но для Ии вопрос иначе стоять не мог - она приехала из 'северной столицы' и собиралась жить по крайней мере в столице здешней земли, мало ли что об этом говорили испуганные вонхаймовцы, которым любое дело в этой чужой стране казалось неподъемным.
У Ии имелось две точки опоры - знание немецкого языка и подружка, уже несколько лет живущая в пригороде Ганновера. Конечно, бюрократическую машину поторопить живущая в пригороде Ганновера. Конечно, бюрократическую машину поторопить было невозможно: справки тянулись за справками, документы оформлялись в час по чайной ложке. Но зато по истечении положенных месяцев, когда бумаги на жительство оказались в исправности и можно было пускаться в самостоятельное плавание, Ия уже освоилась, разыскала в Ганновере кооператив с недорогими квартирами и встала там на очередь. Так что рано утром в четверг Витя, Ия и мама поехали на первые смотрины. Сима вспомнила про сок, стала болтать в нем ложкой. Как это, интересно, вышло, что мама будет жить с ними, а Сима - отдельно? Никогда они об этом не говорили, а потом вдруг оказалось, что дело решенное. Вот и в Ганновер ее повезли понравится ли будущее жилье? Да неужели не понравится; ей и в России-то все нравилось...
В коридоре раздался дружный рев и унылое бурчание Азика. Очевидно, не все смогли поместиться в машину. Ни дяде, ни племянникам не улыбалось провести в компании друг друга целых полдня, но детские сердца более отчаянно реагировали на несправедливость.
...А может быть, Ия осталась у подруги, чтобы как следует обсудить давнишнюю проблему и мечту собственного переименования?
В тайну настоящего Ииного имени Сима была посвящена пару лет назад - в тот короткий период, когда Иина мама, проникнувшись родственными чувствами, заходила по вечерам в гости и долго просиживала за чаем, сетуя на жизнь и вспоминая 'раньшие времена'. Однажды, разомлев от горячего чая и жалости к себе, стискивая толстые пальцы с ярко-красным маникюром, она поведала такую историю.
В тот год Иин отец, еще новичок в Ленинграде, начинал свою долгую карьеру в одном из райкомов партии. Должность его Сима пропустила мимо ушей - то ли инспектор, то ли инструктор. Главное, что местечко не сильно важное. И вот, в один прекрасный день, в столовой к группе таких же как он, небольшеньких, подходит Cам - Первый - и в исключительно демократическом тоне интересуется, как дела, жены и детки. Василий возьми да похвастайся сияющим лицом: дочка у меня, послезавтра из роддома забираю. Ишь ты, молодец, крутит тяжелым подбородком Первый. Дети - цветы жизни и наша смена. Как назвали? Пока не решили, думали, может, Светой или Любой, а вот Вы бы что посоветовали?
В этот момент местный 'отец народов' хитро прищуривается и решает лишний разок проверить свою власть над вверенными ему кадрами. Что же это за имена, их по десятку на лестничную клетку, и никакой идейной нагрузки. По-нашему, по-партийному, надо бы красивые давать имена, необычные. Вот, дарю идею - назови дочку Пролетарина. Звучно. Энергично. Направленно.
Махнул короткопалой рукой и вышел.
Василий ночь не спал - думал. Чувствовал все же, что не принесет ребенку счастья эдакое имечко. Но - ослушаться? А не дай Бог, Сам спросит потом в коридоре - как, мол, моя крестница поживает? Нет, нельзя. Чтобы жену зря не волновать, ничего ей пока не сказал, документы в ЗАГС заполнил сам. А там, в ЗАГСе, еще и перепутали - записали в бумагах - Пролетария; вроде как женский род от 'пролетарий' (назло сделали, всхлипывала Иина мама, размазывая черную дорожку от сильно подведенного глаза, из вредности нагадили). Вышло ни к селу, ни к городу, даже неизвестно, где ударение ставить. Хорошо, маленькая Ия первые месяцы была слабовата и криклива, некогда было ее маме из-за имени убиваться.
Василий все потом поджидал момента - про дочку сказать и о себе, к слову, тоже, но случая так и не подвернулось; не собирался Первый помнить о подарочке, которым он оделил неизвестного ему ребенка.
'Эх, лучше бы Гертрудой назвал! - говорил потом Иин папа, когда дело подходило к отъезду в Германию. - По-западному - нормальное имя, а по-нашему герой труда.' Со временем папаша сильно изменился, и под давлением фактов был вынужден признать, что Россия - не самое лучшее место для житья, а Рознеры - не такая уж и плохая фамилия...
'Ничего, - подумала Сима, - здесь это, говорят, не проблема - имя поменять. Вот и Андрей рассказывал...' Тут она залпом выпила сок и встала из-за стола. Надо срочно куда-нибудь пойти; так сидеть одной - крыша поедет.
В коридоре и на кухне никого не было; хайм притих, стоянка машин на заднем дворе опустела. Это был первый здешний выходной, который Сима проводила вот так - в гордом одиночестве. Еще вчера поездка всего семейства в Ганновер была радостью для Симы и означала свободу, а сегодня - обнаруживала полную Симину неспособность жить для себя. Для себя одной ей не хотелось ни готовить завтрак, ни убирать в комнате, ни по-выходному одеваться. Требовалась хорошая компания, и Сима направилась в Синий коридор.
Вообще-то все четыре коридора вонхайма (как и стены в комнатах, кухнях и прочих помещениях) были белыми. Это сильно удивляло приезжих, привыкших к серо-буро-зеленым тонам общественных заведений. Белый цвет создавал ощущение простора, света, энергично поднимал санитарное состояние общежития, но был исключительно скучен. Внимание жильцов пыталось зацепиться хоть за какое-то цветовое разнообразие, и вскоре обнаружилось, что полоски дверных коробок в разных коридорах покрашены по- разному; от этих тонких линий и пошли названия коридоров.
Дверь открыла Роза Борисовна. Увидев Симу, она улыбнулась всем своим ухоженным лицом:
- Сима, здравствуй! - и закричала в глубину комнат: - Веруня, беги скорей, к тебе пришли!
Симе сразу стало неловко.
Из дальней, смежной комнаты вышла Вера, механически обозначая приветствие уголками губ. В ответ на ее молчаливый вопрос, Сима поторопилась сказать:
- Привет, как насчет кофейку?
- Давай... Ты как всегда, очень кстати. Пойду только, Саше скажу; он как раз намеревался засесть за важное засесть за важное немецкое письмо, да я его все отвлекаю... Сейчас...
Роза Борисовна уже освобождала стул от развешенной одежды:
- Заходи пока, расскажи, как твои съездили в Ганновер?
Сима сказала, что они еще не вернулись и осталась в коридоре. Всякая беседа с Криницкими-старшими рано или поздно сводилась к рассказам о том, сколько они всего сделали для своих детей и насколько же мало это 'все' было оценено последними. 'Дети' (единственный сын Саша с женой Верой), как правило, находились при этом в зоне слышимости, но правильных выводов почему-то не делали...
- Сим! А ты не знаешь, Андрей Самойлович у себя? - спросила Вера, не выходя из дальней комнаты.
Сима хотела сказать 'не знаю', но закашлялась.
- Саша собирался с ним посоветоваться насчет письма, но вчера его весь день не было. Ты не в курсе, куда он уехал?
В этот раз Симе удалось сказать свое 'не знаю', после чего она еще глубже отодвинулась в коридор. Чего-нибудь горячего сейчас было бы в самый раз... Вера уже выходила к ней, обняла за плечи:
- Спасибо, что зашла. Терпеть не могу выходные...
В пустой, прибранной по-субботнему кухне, Сима достала кофе, полезла за малиной любимой джезвой, и по дороге рассказывала:
- Представляешь, вчера старушка Минская (из дальней комнаты), которая целый месяц слова никому не
