Теперь под лозунгом 'На всех никогда не хватит', в тайну превращалось все: будущие и текущие распродажи в магазинах, списки необходимых документов, адреса маклеров (таких же приезжих, успевших за год-два заговорить по-немецки и разобраться в нехитрых механизмах посредничества при снятии квартиры внаем).
- Сплошные тайны мадридского двора! - продолжала Тамара Александровна, скрещивая руки на плоской груди и энергично потряхивая короткими, стриженными по-мужски волосами. - Даже Андрей Самойлович, представь себе, даже Андрей Самойлович меня вчера удивил.
Сима предприняла попытку к бегству, но уйти было непросто.
- Вчера утром здороваемся на кухне как обычно. 'Как дела?' - 'Хорошо.' 'Какие планы на выходные?' - 'Да никаких особенных'. А через час, вот те нате, вижу - идет весь одетый на выход. 'Куда же?' - 'Ну вот, собрался по делам.' 'По делам?!' - 'Не совсем по делам, к приятелю.' И ходу, ходу. Красиво, да? Вежливо, да? Тоже тайны стал разводить, вот как портятся люди...
- Ой, Тамара Александровна, у меня же суп на плите! Бежать надо! - в отчаянии Сима пустилась на ложь, грозившую жутким разоблачением, если Тамара пойдет сейчас с ней на кухню.
Но та милостиво отпустила ее, оставшись на площадке - дышать свежим весенним воздухом и присматривать за порядком.
Машинально усевшись на свое место у окна, Сима сгорбилась над столом. Ночная усталость, неизвестно где выжидавшая, явилась в полный рост. Не было уже никаких сил сопротивляться мыслям, желающим гулять наподобие кошек - самим по себе. Видимо, не было другого выхода, как дать им свободу и терпеливо ждать, пока приедет народ из Ганновера и можно будет отвлечься в разговорах и размышлениях о будущем.
Тут же в памяти возникло воспоминание о первом дне в общежитии - как они приехали. Витя, Ия и мама еще возились у машины, выгружая чемоданы, а Сима с какими-то баулами в руках вошла в холл, который показался ей больничным - из-за белизны и чистоты. С диванов по углам уже поворачивались любопытные лица, из жилого коридора вылетел малыш на трехколесном велосипеде, завопил радостно:'Новенькие приехали!' и, развернувшись на полном ходу, укатил обратно.
Утомленная долгой дорогой, неизвестностью и ожиданием унижения, Сима стояла посреди холла. На встречу новичков уже торопилась Тамара Александровна по-хозяйски здоровалась, жала руку, спрашивала, сколько человек, откуда пожаловали. 'Из Петербурга'. - 'Ах, ленинградцы! А у нас тут уже есть ленинградцы! Андрей Самойлович, идите сюда, земляки приехали!'
Он вышел из кухни, торопливо вытирая руки клетчатым полотенцем высокий, худой, весь какой-то вертикальный и благородный.
'Профессор', - почему-то подумала Сима и представилась шопотом.
- Андрей, - он почувствовал, что ожидается продолжение, смутился и добавил: - Самуилович.
Он оказался из Выборгского района, а она - с Московского, говорить было совершенно не о чем ('Ну, как дела в Питере?' - 'Да так, ничего'), но все вокруг смотрели на них выжидающе, как будто им обещали душещипательную сцену 'Встреча земляков в чужих краях', и они стояли в кругу этих взглядов, говоря какую-то вежливую чепуху и улыбаясь.
Потом, когда Тамара Александровна подружилась с мамой, стала частенько заглядывать по вечерам и рассказывать самые свежие вонхаймовские сплетни, Сима узнала, что Андрею Самуиловичу (Самойлычу, как звали его в общежитии) - сорок пять, что он не профессор, а простой учитель, что он приехал в Германию с женой, но жена его поселилась где-то отдельно и появляется в вонхайме только в дни выдачи 'карманных' денег.
Вопрос этой подозрительно-фиктивной жены очень волновал Тамару Александровну. Всю свою сознательную жизнь она тащила воз домашней, детсадовской и общественной работы, но в середине пятого десятка решила вдруг стать свободной женщиной и пожить для себя. Оставив в 'той жизни' взрослых детей и бывшего мужа, Тамара начинала новое существование в гордом одиночестве и собиралась использовать свой 'вонхаймовский период' для подыскания подходящего спутника на следующий жизненный этап. Андрей Самойлович был как раз вполне подходящей кандидатурой и главным предметом Тамариных разговоров.
Сима слушала ее энергичные монологи в полуха. Возраст, странная жена и жениховские намерения Тамары Александровны определяли Андрея в разряд 'чужих взрослых', общение с которыми ограничивалось беглым 'здрассти-досвиданья' при встрече возле стиральной машины.
В прошлую субботу все изменилось.
...Они столкнулись у кассы в супермаркете. 'Привет, землячка!' - сказал он, как обычно. 'Здравствуйте' - Сима была занята подсчетами - хватит ли денег, - и к тому же она каждый раз боялась, что кассирша ей что-нибудь быстро скажет, а она, Сима, не поймет и будет переспрашивать как дура, и задерживать остальных. Друг за другом стояли в очереди, друг за другом вышли из магазина и почти рядом пошли в общежитие - дорога-то одна. И вдруг пошел дождь - тот самый, что намывал потом Вайсбаховские тротуары целую неделю, - огромные звонкие капли летели вниз рассыпавшимися бусинами.
Спрятаться было некуда - вдоль тротуара тянулись аккуратные садики с цветами или гладко постриженные газоны, - и Сима приготовилась промокнуть до нитки. Но Андрей, шедший чуть впереди, остановился, снял куртку, и с галантно-риторическим 'позвольте' накинул ее Симе на плечи. Куртка была большая, просторная и длинная: Сима укрылась с головой, и придерживая ее обеими руками у подбородка, шла, как в плащ-палатке. Рядом вышагивал по лужам Андрей с двумя сумками - мокрый, веселый и совершенно молодой.
Они не разговаривали, и не смотрели друг на друга, просто шли среди падающей воды, дыша разбушевавшейся весной. Возле общежития Сима подумала:'Вот выглянет сейчас любопытная Тамара и все узнает про нас'. Что - 'все' - Сима не могла бы себе объяснить, и не старалась, увлеченная плавным и головокружительным течением последующих дней. Ничего специально не предпринимая, двигаясь по обычным маршрутам будних дней, они встречались теперь повсюду: в холле, в гладильной, у общего телефона в главном коридоре, у кладовки. Каждый раз это оказывалось очень кстати и было о чем поговорить. Они чувствовали себя как старинные знакомые, которые долго не виделись и теперь старались заполнить этот промежуток, рассказывая и расспрашивая как можно больше.
Позавчера... (Сима прикусила губу - от бесконечных воспоминаний начинала болеть голова, еще бы, всю прошлую ночь...) Раз сто уже был прокручен в памяти тот вечер: как сидели в старой беседке на заднем дворе, как было тепло, несмотря на дождь, как стучали капли по траве и деревянной крыше, как сидела с ними и все никак не уходила белобрысая Наташка Басова, но все равно было замечательно... И на следующий день Сима проснулась с удивительным ощущением счастья, чего с ней давным-давно уже не бывало.
Медленно-медленно, наслаждаясь своим неодиноким одиночеством, переделала утренние дела, а в середине дня узнала от той же Наташки, что Андрей Самойлович уехал - не сказал куда, но видимо, надолго, на несколько дней. 'К жене ко своей, небось,' - хихикнула Наташка, и у Симы все оборвалось внутри...
Не поверила, не поняла, просидела всю пятницу в каком-то оцепенении и ожидании, но теперь-то уже все ясно - раз так, то ничего не было, ни-че-го. Раз мог уехать, ни слова не говоря, значит, был и остался чужим, значит, вся эта неделя - просто плод разыгравшейся фантазии, всего лишь Симины воздушные замки, и надо просто признать, как факт, что их больше нет...
За дверью послышалось какой-то шорох и в щелке внизу появился краешек белого листа. Не раздумывая, Сима подскочила к двери и рванула ее на себя: в коридоре на корточках сидел мальчишка, один из Азиковых племянников, и смотрел на Симу огромными черными глазищами. Раскаиваясь, что испугала ребенка, Сима тоже села на корточки и спросила, показывая глазами на подсунутую под дверь записку:
- Это... ты чего?
Глядя на странную тетю в упор, мальчишка затараторил громким шопотом:
- А я ничего, а телефон звонил, а моя мама подошла, и хотела вас позвать, а ваша мама говорит, не надо, дорого будет, передайте, что все хорошо и приедет завтра, а я ничего, а моя мама говорит, положи под дверь, и вот.
Чтобы набрать нового воздуха, он замолчал, а Сима взяла с пола записку, дала гонцу конфету и
